Двенадцатое рождество - стр. 11

Каменная стена высотой в десять футов не показалась бы мне тогда препятствием, а уж перемахнуть через решетку ограды, усеянную железными лилиями и розами, чтоб вдохнуть аромат их живых оригиналов, – раз-два, дело сделано. Но едва ноги мои коснулись мягкой, ухоженной почвы, как чья-то рука схватила меня за горло и с силой припечатала к каменному столбу.

– Для воришки ты слишком груб, для шпиона – слишком глуп, – обдало меня невыносимым облаком чеснока. – Так кто ты?

Капкан цепких пальцев на шее немного ослаб, и я, закашлявшись, прохрипел:

– Я не вор и не враг, я послушник из монастыря Пресвятой Богородицы.

Пальцы на горле разжались полностью, кожаный фартук «отклеился» от моей физиономии, мужчина сделал шаг назад:

– И что же послушнику понадобилось в саду Дамы?

Надо мною возвышался человек с квадратной челюстью и широченными плечами, материала, пошедшего на пошив рубахи для этакого молодца, хватило бы на бом-кливер фрегата Ее Величества.

– Не стану скрывать, сэр, резонов, приведших меня в ваши нежные объятия, – пролепетал я, догадавшись, что скрывать правду бессмысленно, и коротко поведал ему свою историю.

Громила, состоявший, как выяснилось позже, при Даме в качестве садовника, внимательно выслушал меня.

– Поздравляю! – неожиданно дружелюбно воскликнул он. – Ты на пороге Третьего Рождества.

– Чего? – не понял я, припоминая, какое нынче июля, тринадцатое или четырнадцатое.

– Рождества греха, – садовник по-отечески опустил гигантскую ладонь на плечо, и ноги мои подогнулись от обретенного веса. – В тебе рождается грех.

– Но я ничего еще не совершил, – скрипя зубами простонал я, не в силах выдерживать груз дружеских объятий собеседника. Тот догадался и снял руку:

– Извини. Ты, отрок, уже согрешил мысленно, иначе стоял бы сейчас не передо мной, а у алтаря, или как там у вас это называется.

– Так и называется, – недовольно буркнул я, потирая плечо и раздумывая, насколько прав этот мой случайный обвинитель.

Садовник же, оглядевшись, заговорщицки продолжил:

– Знаешь, если меня увидят праздно болтающим с незнакомым юнцом, получу нагоняй от хозяйки, давай-ка укроемся вон там, за кустами бузины, и я расскажу тебе, что ждет каждого в канун его Третьего Рождества.

– Не уверен, что хочу это знать, – осторожно начал я. – Тем более в кустах бузины.

– Видишь эти руки? – садовник вытянул вперед две умопомрачительные клешни, натруженные, сильные и беспощадные. – Это руки палача, в прошлом, конечно. Я знаю о грехе более остальных, я полон им, я пропитан грехом насквозь, и я мучим им. Позволь мне избавиться от него.

– Открыть шлюзы? – догадался я.

Он кивнул:

– Черт с ней, с бузиной, отойдем хотя бы от ограды.

Мы укрылись в тени раскидистого каштана, усевшись на влажный газон из пряных трав, и громила начал вещать:

– Как рождается грех? Иногда незаметно, почти случайно, а иногда вымучивается, вынашивается, но уже не из интереса, простого человеческого любопытства, а с намерением, с планом, с расчетом и фантазией, и его рождения на Земле душе не избежать, ибо безгрешные продолжают обучение в других мирах, а коли воплотился здесь, то, стало быть, грех еще нужен тебе. И запомни: без Третьего Рождества не будет и Четвертого и всех последующих.

Рассказчик на мгновение умолк, но, поймав мой недоумевающий взгляд, продолжил с жаром: