Две жизни - стр. 17
Ещё даже не понявшие, что за щелчок донёсся до них от телеги, гадины фрицевские начинают умирать. Они не стремятся упасть на землю, а начинают носиться по двору, как идиоты. Пулемёт бьётся в моих руках, грозясь соскочить с борта телеги, но я пока справляюсь, хотя силы у меня мало. Хорошо, что он разболтанный немного, потому что пули веером ложатся, попадая и в ни в чём не повинных коней. Кажется, проходит мгновение, а все полицаи уже дохлые лежат.
Теперь, как дядя Петя учил, надо проверить, действительно ли сдохли, и оружие забрать. Ну и еду, конечно, потому что здесь-то точно оставаться нельзя. Надо к нашим, а где те наши находятся – бог весть. Но скорей всего, на востоке. Поэтому попробую на телеге сколько возможно, а там – лесами пойду…
И вот только осознав, что полицаи дохлые, я забираюсь обратно на телегу и горько плачу.
***
Телега летит по дороге, я всё настёгиваю вожжами коня, такого совсем не ожидавшего, а вокруг как вымерло всё. Необычно это, вот просто совсем необычно: ни фрицев, ни партизан – никого. Пару раз мне встречаются будто вымершие деревни. Остановить меня никто не пытается, при этом я останавливаюсь, чтобы напоить коня да сухарик погрызть, ну и воды набрать.
Какое-то всё нереальное вокруг, как будто я во сне скачу, странно даже. Вот, наконец, ещё одна деревня, тоже пустая… А нет, не пустая. Осадив коня, притормаживаю у избы, где старик какой-то сидит на скамейке небольшой. Он в пиджаке, на котором ордена странные развешены – крестообразные, как будто царские. Я с наганом в руке подхожу к старику.
– Добрый день, – здороваюсь я с ним, поглядывая по сторонам.
– Добрый, ежели не шутишь, – отвечает он мне с усмешкой. – Поесть ищешь, али что?
– Узнать, где наши, – объясняю я ему.
– А это смотря, кто тебе наш, – хмыкает он мне в ответ. – Кому-то Краснов «наш», а кому-то и Махно. Тебе какого?
– Наши – советские, – объясняю я, задумавшись о том, почему старик фамилии Гражданской называет. – Красная Армия, – добавляю я.
– Советские, говоришь… – вздыхает он. – Тогда правильно скачешь, по той дороге и надо, да… Вот только порадуются ли они тебе?
– Всё лучше, чем фрицы поганые, – усмехаюсь я, не опуская револьвера. – А день нынче какой?
– Да двадцать пятое мая уже… – вздыхает он, а потом заставляет чуть ли не выронить оружие. – Одна тысяча девятьсот двадцатого года.
Нет! Такого не может быть! Может, он врёт? А зачем ему врать-то, да ещё и так? Но тогда… тогда мамочке два года, а Катенька и Алёнка ещё даже не родились. Револьвер в моей руке опускается и очень плакать хочется, потому что… Куда теперь спешить? Стоп, сейчас же Гражданская идёт, а я её хорошо знаю, можно же уберечь товарищей от ошибок! Нужно спешить! Но стоит мне только повернуться спиной к деду, как он приглушённо охает. Наверное, кровь проступила, но это и неважно, сейчас моё платье само по себе повязка.
Я забираюсь в телегу и продолжаю движение. Только затем понимаю, что сваляла дурака, не спросила, где нахожусь. Хорошо бы выйти в полосе первой конной… Там я много кого знаю по именам, потому что наш учитель у самого Будённого служил! А им мне есть что сказать, изображу, что узнала важную информацию, тогда и поверят, да, правильно!
Наверное, надо будет остановиться и дальше по лесам, потому что в одно лицо я фронт не прорву. Встану где-нибудь, где белых поболе, и накрошу, сколько ленты хватит, а потом убегу. Решив, что так правильно, несусь дальше, слыша уже не только далёкую, но и близкую орудийную пальбу. Значит, линия фронта близко, надо подобраться поближе, очень надо…