Две жизни - стр. 20

В моём рассказе есть и мама Вера, и сестрёнки, и хорошие, добрые люди вокруг. Вокруг война, кровь, смерть, а я ему рассказываю, какой была Алёнушка, и мама тоже, я говорю ему и вижу: понимает меня командарм. Чувствует, что я правду говорю, особенно когда читаю стихи, которые в сорок втором нам радистка записала.

– А погибла там как? – спокойно интересуется он.

– На гранату легла, – улыбаюсь я. – Зато мамочка жива осталась и Алёнушка…

– Вот как… – задумчиво говорит он мне. – Земной поклон тебе за то, что рассказать не убоялась. Как оправишься чуть, поедешь с моими людьми в Петроград, к товарищам, которые тебя точно смогут правильно оценить.

– А что это «Петроград»? – удивляюсь я, потому что историю Ленинграда не помню даже. – Столица же в Москве… или ещё нет?

– Ещё пока нет, – хмыкает он в усы. – Пока она там, откуда всё началось.

– А, так это Ленинград! – понимаю я.

И вот теперь он мне, похоже, окончательно верит, потому что, наверное, не знать о Петрограде здесь – это как не знать о товарище Сталине там. Будённый расспрашивает меня, качая головой, а потом зовёт чекиста. Тот подходит, с интересом поглядывая на меня, потому что чекист был у дверей и не слышал нашего разговора, зато видел, как я с картой обращалась.

– Девчонку беречь как зеницу ока, – приказывает Будённый. – При первой же возможности её в Петроград!

– К товарищу Дзержинскому! – вспоминаю я. – Его же не отравили ещё?4

Что-то такое рассказывал товарищ комиссар, только я не помню, что именно. А вот чекисту становится явно не по себе. Он с тревогой смотрит на кивающего командарма. Такое ощущение, как будто они переговариваются о чём-то, а я беру в руки орден, рассматривая его. Даже и не верится, что он мой, ну, то есть, что его мне вручили. Всё-таки непростой он, потому что пока единственный.

Командарм уходит, попрощавшись, а вот чекист остаётся. Он начинает меня мягко расспрашивать, а я вспоминаю картины детства, ну, пока ещё мама была, и рассказываю ему о нашем городе, о мороженом ещё, о том, что одно время с продуктами грустно было – всё, что могу вспомнить, а он слушает меня. Кажется, он свои выводы делает, а я понимаю: ну не сказала бы я ничего, и что? Всё равно бы засыпалась, потому что я мир, который вокруг меня, знаю только по рассказам да по урокам. Ну ещё стрелять умею, воевать с нечистью поганой тоже, так что я нужна им на фронте, но с девочками тут сложно, я помню рассказы…

Получается, правильно я сделала, что рассказала. А раз так, то и нечего волноваться. Самое главное ведь что? Самое главное, чтобы страна жила, чтобы укреплялась получше, и тогда, наверное, предатели не будут фронтами командовать. И наших не отбросят так далеко. И всё иначе пойдёт, потому что я смогу рассказать. Если даже не поверят сразу, то потом наверняка же! Ну а если надо будет за это заплатить, то я готова!

– Нельзя ждать, – произносит чекист. – Завтра же повезём тебя, – говорит он мне.

– Хорошо, товарищ, – киваю я. – А у вас хлеба немного не найдётся?

– Сейчас тебя покормят, – вздыхает он. – Ты стрелять только из пулемёта умеешь?

– Что вы, товарищ, – хихикаю я. – Из пистолета и автомата ещё.

Он удивляется, потому что не знает такого оружия, я ему с готовностью рассказываю всё, что знаю об устройстве такой штуки, как автомат. Он не записывает ничего, значит, память хорошая. Так мы разговариваем, потом приносят мне поесть – каши с мясом, отчего я всхлипываю, вспоминая тот самый летний день.