Две жизни - стр. 15
Комиссар говорит несколько слов, затем батюшка, а затем следует приказ – отдыхать. Мы с сёстрами, будто чувствуя что-то, устраиваемся возле мамы, чтобы обняться и запомнить тепло друг друга. Может так статься, что завтра кого-то из нас найдёт пуля. Война же… Я знаю, что такое возможно, и Катя знает, а Алёнка просто тихо плачет, вцепившись в меня. Как будто чувствует что-то… Я успокаиваю её, рассказывая о том, что будет после войны, но она всё равно плачет. Так и не спит совсем, да и мне не спится.
Но вот наступает время, нас всех будят, я ещё раз рассказываю Алёнке, как правильно идти, проверяю автомат. Катя рядом, ну и мамочка, конечно, прикрывает младшую нашу.
– Сестрёнка, – тихо говорит мне Алёнка, очень серьёзно глядя мне в глаза, – сколько бы лет ни прошло, ты должна знать: мы всегда будем ждать тебя.
Будто не она говорит, а кто-то другой, я даже переспрашиваю, но сестрёнка, по-моему, не понимает моего вопроса. Наверное, мне почудилось, такое бывает. В этот самый момент начинается артподготовка, хорошо слышимая здесь. Мы же готовимся, чтобы рвануться вперёд, навстречу нашим. Там, впереди, наши! Они помогут нам!
Это происходит внезапно – почти у наших ног падает граната. Я понимаю: мама не успеет отреагировать, а рядом же и Алёнка, и Катька, и мамочка… Мы все обречены, поэтому я плашмя падаю на готовую унести жизни гранату, огромный мой вещмешок придавливает сверху, и вдруг становится очень больно и жарко. Я будто горю в огне, но закричать не успеваю… меня уносит стремительная чёрная река, чтобы сбросить на что-то мягкое.
Я спасла тебя, мамочка…
Новая надежда
Я падаю на что-то мягкое, но боли не чувствую. Открыв глаза, оглядываюсь – обычный, даже привычный лес, поляна, и никого. Не осознавая, что делаю, вскакиваю на ноги, чтобы бежать к своим, Алёнка же плачет, наверное!
– Мама! Алёнка! Катя! – кричу я, но ответа нет.
Где же я? Неужели они ушли, оставив меня лежать? Ну нет, такого совершенно точно не может быть! Я бегаю по поляне, кричу, зову их, но в ответ тишина. Полная, абсолютная тишина, отчего я вдруг понимаю: их тут не может быть, ведь я же на гранату легла. От меня там, наверное, фарш остался, крупно порубленный… Главное, чтобы мамочка выжила! И Алёнушка! И Катенька ещё! Это самое главное!
– Ты погибла, Маруся, – слышу я голос сзади, отчего моментально оборачиваюсь.
Чёрная форма, непривычная, но чёрная, заставляет меня оскалиться, бросаясь на ненавистную гадину. Чёрная форма – значит эсэс, и она мне сейчас за всё ответит!
Бросаюсь вперёд, но такое ощущение, что сквозь неё пролетаю. Скорей всего, увернулась, гадюка, но я её всё равно достану, не сможет она долго бегать от меня. Мне есть за кого мстить.
– Да, вот прямо так – это впервые, – замечает незнакомка, увернувшись в третий раз. – Ты не сможешь на меня напасть, дитя.
– Чего это вдруг? – интересуюсь я, представляя, как буду её душить.
– Потому что я Смерть, – неизвестно откуда она достает косу чёрного цвета, опершись на неё. – А ты погибшая душа, позже погибшая, чем должна была, между прочим. Не уследила я.
– Значит, хотела ты, чтобы я пораньше… – усмехаюсь, готовясь прыгнуть ещё раз. – Тварь фашистская! Ты, верно, хотела, чтобы Алёнка плакала! Чтобы Катя… Да я тебя!
Я снова пытаюсь её достать, а эта фашистская тварь только сплёвывает и что-то делает, отчего я и пошевелиться не могу. Я стараюсь высвободиться из невидимых пут, вцепиться ей в горло, чтобы почувствовать, как эта «Смерть» сдохнет, чтобы видеть, как погаснут глаза у твари поганой. Эх, мне бы нож, уж я бы достала её!