Двадцатый год. Книга первая - стр. 39
– И что теперь? – дожевала канапку Марыня.
Папа с мамой не ответили. Умная Бася авторитетно насупилась.
– Gar nichts Gutes, meine Kleine17. Представляешь, что творится в Берлине? А в Петербурге?
Мама добралась до третьей страницы «Курьера». Глаза запрыгали по белому листу, от заголовка к заголовку.
– Император Вильгельм… потрясен известием… Кровь эрцгерцога… супруги… свидетельствует о политических настроениях… возбуждающих далеко идущие опасения, с одной стороны, надежды – с другой… Сараевское покушение – мене текел фарес Австрии. Was schreiben diese Idioten!18
– Будет война? – оживился соименник убитого Франек. – Со швабами?
– Franz! – в отчаянье воскликнула мать.
– Не переживай, Малгося, обойдется, – неуверенно пообещал экстраординарный профессор. – Современные средства уничтожения сделали войну в Европе невозможной. Самураев еще можно гнать на пулеметы – но немцев, французов, бриттов? Сознательных рабочих, интеллигенцию? Социалистов, буржуа?
Франек, прежде к балканским делам интереса не проявлявший – что за дело просвещенным европейцам до сербской и болгарской дичи? – притащил гимназический атлас и, прогнав с канапе Свидригайлова, отыскал на карте Воеводину, Боснию и Сербию. Экстраординарный профессор задумчиво глядел в окно, на полупустынную в этот час Мокотовскую. Мама, отложив газеты, позвала из кухни Зосю и занялась домашними делами.
– А вот и Константин Ерошенко, – проговорил ни с того ни с сего пан Кароль. – Чрезвычайно медленно подвигается от Ротонды19 по направлению к Вильчьей.
Позабыв про злополучного Габсбурга, Бася старательно зевнула.
– Какой еще Константин, папá?
– Лучший мой студент. Я тебе его представлял. Вижу его здесь третий день подряд. С чего бы это, Гося?
– В самом деле, – Бася уткнулась в газетную статью о сараевском аттентате. Маня переглянулась украдкою с мамой. Франек на секунду оторвался от Балкан.
– Москалик втрескался в Баху?
– Was für ein Wörtchen, Франтишек! – возмутилась пани Малгожата, не уточнив, какое именно словечко имеется в виду: «москалик», «втрескался», «Баха»?
Версия Мани была прозаичнее.
– Быть может, русек надеется увидеть папá и подлизаться к пану профессору?
Пан Кароль покинул позицию у подоконника – куда немедленно, с невыразимой грацией перескочил со спинки кресла Свидригайлов. Возвратившись за стол, объяснил младшей дочери:
– В этом Костя Ерошенко не нуждается. Карский одобрил мое предложение оставить его при университете для подготовки к профессорскому званию. У Ефима Федоровича на таланты нюх. Перед нами будущее светило.
Марыня ухмыльнулась.
– Мокотовской улицы? Будет здесь светиться вместо фонаря?
– Русской классической филологии, – серьезно ответил профессор. – Я привлек его к составлению древнегреческого пособия. На мой взгляд…
– Вот и учился бы в своей России, если шибко умный, – внезапно разозлился Франек. – В императорский Варшавский едут сплошные посредственности.
– Или нищие, – добавила Маня. – На казенный кошт в дешевую провинцию.
Врожденное чувство справедливости не позволило Барбаре промолчать.
– И еще неблагонадежные. «Строжайше б запретил я этим господам на выстрел подъезжать к столицам».
Экстраординарный профессор одобрительно взглянул на старшую, даром что не предполагал в студенте Ерошенко народнических, социал-демократических и даже либеральных наклонностей. Между тем шовинизм и чванство младших вызвали негодование матери.