Дубль Два. Часть вторая - стр. 28

– Я, Аспид, скиты и монастыри строил. Народу тыщи ходили подо мной. Но всегда больно это, когда по родному-то… Ты с Линкой недавно, вроде, но я ж чую – убивать готов начать, даже своих. Я советовать не стану тебе. Я просто чуть-чуть попрошу. Вежливо.

Бутылка коньяку, французского, хорошего, даже очень, какого вряд ли видали каждый день в этих краях, запрокинулась надо ртом Хранителя, о возрасте которого я зарёкся и думать. И плавным полукругом перешла ко мне. Воспарив и надо мной.

– Больно будет, Аспид. Больнее, чем сейчас. Больнее, чем было когда-либо. И ты удивляться будешь, как же боль такую пережить человек в силах. Об одном прошу: не удивляйся. Переживи.

С крыльца салона спускалась вниз Энджи. Мой ангел. Мой другой ангел.

Она подошла ко мне через дорогу, на которой, по счастью, не было машин, и остановилась на расстоянии, чуть бо́льшем, чем моя вытянутая рука. То есть недостижимо далеко. И сказала ровным, спокойным, неживым голосом:

– Мне очень больно, Яр. Забери меня туда, где мне будет легче. У меня, кроме тебя, никого на свете нет.

Стройная, молодая девушка. Стильно одетая. Бледная. С коротким тёмным каре. И теми же, нежно-голубыми, васильковыми глазами. Полными слёз.

Между желанием спалить прямо сейчас в серую пыль только Бежецк или всю Тверскую область целиком не пролез бы и волос. Неожиданный ветер потянул по Рыбинской улице пыльную траву, песок и обрывки бумаги.

Алиса только что не приплясывала на месте за спиной Энджи. Ещё бы – первый раз в жизни так надолго оставила сына. Да тем более сразу с говорящим деревом. И пусть она постоянно слышала их разговоры Речью, от чего выглядела с точки зрения парикмахерш слегка не в себе, но слушать – это одно, а взять на ручки и обнять, прижав к груди – другое, конечно. Губастые мастерицы ножниц и фена вышли следом за ними, тут же у крыльца вооружившись длинными и тонкими сигаретками. Видимо, переработали с непривычки и решили отдохнуть. И, судя по взглядам исподтишка, обсудить странных клиенток, одна из которых отвечала невпопад и улыбалась, как слабоумная, а вторая вообще за всю стрижку-покраску от силы слов пять сказала, и выглядела как наркоманка какая-то – взгляд стеклянный, сама еле шевелится. То, что встретили этих посетительниц на улице пьющий, хоть и модно одетый дед и парень с лицом мрачным и злым настолько, что на него, кажется, даже Солнце смотреть избегало, было предсказуемо.

Я шагнул вперёд и обнял Лину за плечи. Заглянул в глаза, в которых стояла всё та же боль. И остро, ярко, как, наверное, никогда в жизни, пожелал забрать себе её тоску, страх и скорбь. Как случилось тогда с Осиной, когда малая толика его печали чуть не вбила меня в землю.

– Я обещаю, Энджи, что сделаю всё, что смогу, чтобы стало полегче, – пальцы стало покалывать, словно я отлежал их. Но вместо крови, что будто иголочками постукивала-пробивала себе путь в онемевшие ткани, в меня и вправду потекла боль Лины. Её глаза раскрылись шире. Слёзы пропадали.

– Ты как это… Так же не бывает, – ахнула она.

– Бывает, внучка, бывает, – протянул Сергий, глядя на меня очень внимательно. – Только очень мало кто умеет. Все людские истории про утешителей и утолителей печалей не на пустом месте выросли. Главное – меру знать. Шабаш, Яр!