Дружина сестрицы Алёнушки - стр. 14
Сперва Алена зажмурилась и прикусила губу, чтобы не закричать от страха. Но потом пообвыклась. Смотрела то на богатырей, то на мелькающие под конскими ногами луга и поля, синие ленты рек и речушек. По ощущениям это было похоже на качели, и, одновременно, на полет на самолете.
Проскакав некоторое время над лесами и перелесками, они помчались над степью. Дорогу на стольный Киев-град указывала тонкая нить шляха. Впрочем, вскоре эта нить оказалась перерезана самым неожиданным образом. Шлях был перепахан, как и все огромное пространство степи внизу. Откуда-то издалека, из-за горизонта, до них донеслась протяжная песня:
– По-оле… Русское по-о-оле!..
– Опять! – скрипнул зубами Добрыня.
– Нехорошо, – поскреб бороду Илья. – Где-то тут должна дорожка поворачивать. Только где, теперь уже неведомо.
– А вот догоним его и спросим, – резанул рукой воздух Добрыня. – Наделал дел, пусть теперь исправляет. А то ишь, разошелся… И ведь каждую весну так!
Богатыри повернули коней туда, откуда неслась протяжная песня. Через несколько прыжков в ушах уже свербило от залихватского подвывания. Вдали показался широкоплечий детина в лаптях и белой холщовой рубахе. Он шел следом за плугом, который тащила соловая лошадка.
Подняв облако пыли, богатыри и Алена приземлились у него на пути. Пахарь прервал песню, остановился и стал их с интересом разглядывать.
– Исполать тебе, Микула Селянинович, – поклонился ему Илья, не слезая с коня.
– И вам исполать, добры молодцы, – пахарь сощурился, протер глаза и опять поклонился. – Исполать и тебе, молодая поляница. По добру ли приехали? Расскажите мне, что в честном мире делается, да скажите, не захворал ли Алеша, поповский сын?
От напевной речи Микулы снова засвербило в ушах.
– Где дорога на Киев? – прервал его Добрыня.
– Чаво? – переспросил Микула, сбитый с ритма.
– Чаво-чаво, соху свою разворачивай! – вскипел Илья: – Почто дорогу перепахал, окаянный? Иль тебе заняться нечем более?
– Дык… Илюшенька. Я дороги и в глаза не видывал. Пашу себе и пашу. Песенки пою, – Микула недоуменно огляделся. – Оралом поскрипываю, корешки да камушки с пашенки выкидываю.
– А дорога? – недобро сощурился Добрыня. – Где дорога на Киев? Ты погляди – одна сплошная пашня, куда глаз ни кинь! До тебя от того края пашни целый день обычного ходу. Если б мы не богатырским скоком скакали, так вообще бы тебя не догнали. А о простых людишках ты подумал? О каликах перехожих, о купцах да странниках? Шел здесь шлях, дорожка в стольный Киев-град. Обозами наезженная, конями протоптанная.
– Да не было дороги! – вскинулся Микула. – Разве что того-этого… – он виновато потупился. – Ну, какие-нито тропочки звериные… А Киевский шлях, кто ж его не знает… Там он, – Микула неопределенно махнул рукой куда-то на запад. – Я ить и пашу-то завсегда от леса, и до самого что ни есть киевского…
– Перепахал ты его, к такой-сякой ягой ядреной бабушке, – устало вздохнул Илья.
– Угу, – кивнул Добрыня. – Мы сверху прекрасно видели. Что ж ты, брат, такой невнимательный? Как теперь добрым людям от Черного моря в стольный Киев попасть, если даже мы подзапутались?
Микула поскреб задумчиво бороду.
– Ну дык, что ж теперь поделаешь? Что распахано, обратно не заровнять… На другой раз буду повнимательней.
– Ты, Микула, сейчас исправляй давай, – не отставал Илья.