Дознание капитана Сташевича - стр. 45
В окружении шести офицеров, командиров трёх рот и их заместителей, фон Бравен вошёл со стороны главного входа в просторный приёмный покой больницы. Перед этим солдаты тщательно обыскали здание, но ничего подозрительного не обнаружили. Оставшийся медперсонал, не успевший или не пожелавший эвакуироваться со спешно отступавшими русскими, солдаты заперли в столовой. Пациентов же оставили в их палатах. Как выразился первый среди офицеров батальона чёрный юморист гауптштурмфюрер34 Миних, «дожидаться выезда на пикник».
Генрих недолюбливал Миниха. По его глубокому убеждению, грязная и неприятная, но необходимая для будущего Рейха работа, которой он руководил, не подлежала легкомысленному вышучиванию. Напротив, всякий неглупый офицер был просто обязан относиться к генеральной зачистке их общего немецкого жизненного пространства с подобающим уважением. Так должно было быть, но так не было. Большинство офицеров вермахта при общении с ним выказывали едва прикрытое благоразумной маской холодной вежливости презрение. В их глазах фон Бравен не раз замечал плохо скрываемую брезгливость, словно они вынужденно общались с дурнопахнущим золотарём.
И это при том, что он был единственным родовитым командиром, да и просто офицером с дворянской приставкой «фон» в списках личных составов воинских спецчастей. Таких же, подобных Gespenst, команд и батальонов, занимающихся «генеральной уборкой» на вновь присоединённых к рейху территориях. Барон Генрих фон Бравен сам проявил инициативу, сам вызвался принять командование над своим действующим подразделением, работающим как часы «Призраком». Более того, он сам и придумал это его нынешнее наименование – Gespenst. И уж конечно, Генрих не был трусом. Фон Бравен не раз выказывал свою воинскую доблесть как во Франции, так и в Польше. Война с большевистской Россией явно шла к победному концу. На фронте прекрасно могли обойтись и без его, фон Бравена, помощи. Кто-то должен был начинать грязную работу в тылу. В первую очередь Генрих являлся верным солдатом фюрера, вдохновенным идейным бойцом партии, и уже во вторую или даже третью – дворянином, «голубых кровей» бароном, отягощённым весьма и весьма устаревшим дворянским кодексом чести.
И уж конечно, никто не знал, никто даже не догадывался, какой катарсис, какой подъём арийского духа переживало всё естество Генриха, когда он лично, да-да, именно лично, принимал участие в ликвидации очередной группы недочеловеков. И пусть сейчас все бывшие друзья с надменными лицами отвернулись от него. Придёт время, и они поймут! Все они примут и оценят его идейный, его истинно арийский порыв!
Для начала штурмбанфюрер со свитой проследовал в столовую, чтобы взглянуть на медперсонал. Доктора, медбратья и санитары объекта «Клиника», в отличие от своих пациентов, обязательной ликвидации не подлежали. Впрочем, такие вопросы отдавались командиру Gespenst на личное усмотрение. Возглавлял перепуганную группу лекарей-мозгоправов высокий сутулый мужчина в возрасте, типичный профессор с академической бородкой и в пенсне. Ординарец фон Бравена услужливо подал командиру тонкую папку – досье на медперсонал клиники.
«А профессор-то у нас с душком, – едва прочитав первый лист, заключил Генрих. – Итак, Вацлав Сташевич, пятьдесят семь лет – образованный „пшек“, завкафедрой психиатрии Львовского университета, а по совместительству ещё и директор сей живописной клиники. С ним всё ясно, польская профессура по приказу доброго знакомого Генриха, рейхсляйтера Розенберга, подлежит наряду с евреями первоочерёдной ликвидации. И это правильно! – мысленно согласился со своим покровителем подполковник. – Незачем в будущем рейхе неполноценным славянам вроде поляков или чехов иметь свою интеллектуальную элиту. От этого один вред. Удел унтерменьшей – низкоквалифицированный труд на благо своих арийских господ».