Достоевский в ХХ веке. Неизвестные документы и материалы - стр. 16
Пресса открыто связывала имя Ф. М. Достоевского с помешательством, причем в довольно специфическом ключе. Речь о криминальном сознании – еще одном значении, которое обретал ругательный термин «достоевщина». Несколько уголовных процессов 1920‑х годов напрямую связывались с социальной язвой достоевщины.
В мае 1922 года в народном суде Детскосельского уезда состоялся процесс по обвинению 19-летней А. П. Моисеевой в убийстве 17-летней Е. А. Никитиной колуном по голове83. Адвокатом обвиняемой на этом процессе выступал молодой юрист Алексей Иванович Плюшков (1897–1968), поэт и литератор, полагавший, что процесс этот
даст целую картину – картину, которую бы использовал Достоевский, ибо герои этого процесса – его герои, ибо мир, в котором совершено преступление и из которого вышла преступница – мир, с которым нас сблизил Достоевский…84
Или же упомянем еще один уголовный процесс: когда в 1924 году Киевский губернский суд слушал дело Анны Лысаковой, обвиняемой «в кошмарном убийстве на кладбище» 9-летней девочки Елены Иваницкой «из мести к матери последней», то сам суд, перед тем как направить обвиняемую на излечение в психиатрическую лечебницу85, задал в открытом заседании вопрос подозреваемой об отношении к писателю:
Суд интересуется ее развитием, ее духовными запросами. Ответы манерные.
– Достоевского читала. Раскольникова я не оправдываю, но я его понимаю86.
То есть в 1920‑е годы вопросы убийств рассматривались в тесной связи с влиянием произведений Достоевского, однако это можно назвать скорее казусом, хотя и симптоматичным.
Отношение классической русской медицинской науки середины 1920‑х годов к Достоевскому можно изложить словами В. М. Бехтерева, сказанными 24 февраля 1924 года на годичном акте Института медицинских знаний:
Человек, перенесший в своей жизни и крайнюю бедность, и тюрьму, и ссылку, и ужасы смертной казни, и сам имевший глубоко надломленное душевное здоровье, – только такой человек, при высокой одаренности от природы, мог найти в своей душе отклик на соответствующие положения жизни и на тяжелую душевную драму и мог воспроизводить с художественною яркостью те внутренние переживания, которые были испытаны им самим. В этом основная причина силы своеобразного художественного творчества Достоевского, граничащего с откровением. По тем же причинам тот же писатель углов, где, по его словам, «никогда не смеются и никогда не радуются», не мог не остановить своего внимания и на тех состояниях человеческой души, которые не граничат только с патологическим, но уже явно переходят за грань нормального, представляя собою настоящую душевную болезнь. И вот он рисует перед нами не только типы забитых, бедных и искалеченных людей, которые в своих грезах и фантазии воображают иную жизнь, представляющуюся их болезненно настроенному уму, но и целый ряд типов, уже выбитых суровой действительностью из нормальной колеи и перешедших на положение душевнобольных87.
Но вскоре все большее давление на восприятие писателя оказывают другие области науки – психоанализ и евгеника. Применение данных «Фрейдовой науки» к Ф. М. Достоевскому неминуемо привело к очень громким результатам. Особенно выделяются на этом фоне две публикации. Первая – книга артистки А. А. Кашиной-Евреиновой «Подполье гения». Этот злобный памфлет, написанный под прикрытием исследования и имени З. Фрейда, не имеет отношения к психоанализу и касается скорее вопросов морали, а автора интересует личная жизнь писателя и ее глубины. Еще задолго до якобы научных выводов, в момент разбора греха Ставрогина, заявляется, что «сплетня о насилии самим Достоевским несовершеннолетней имела все-таки свои основания»