Дорогая эрцеллет, успокойся! - стр. 8

Но Бриана сама привела к этому. Она надолго пропадала в личных библиотеках красивых и богатых мужчин в надежде отыскать ключи к рукописям мужа. А потом не говорила всего. Санктуарий не мог не ощутить этого.

И что сейчас сказать ему? Она много раз говорила, что ни в чём не виновна. Каждый раз он не видел лжи, верил, но знал, что всё-таки что-то ускользает. Слежка, если и была, ничего ему не дала, иначе он сделал бы что-нибудь.

– Посмотри мне в глаза, – попросила Бриана, подойдя. – Я скажу тебе то, что и всегда. Ты поверишь мне, потому что я не солгу, и в остаток ночи мы…

– Скажи мне… скажи мне это, Бриана, – Алекс взял её за руки и притянул к себе ещё ближе. Заглянул ей в глаза. – Скажи скорее.

– Я люблю тебя.

Он смотрел так внимательно, что Бриана начала опасаться, что сейчас же раскроются все её секреты. Но в тот момент вся злость, сидевшая в Алексе, куда-то испарилась – он не увидел ни малейшей частицы лжи. Как и во все последние годы.

Как и во все последние годы, он унёс её в свою постель, не зная, по чему ступает: по твёрдому полу или по колючим и жарким звёздам, по водной глади лесного озера или по лепесткам нежнейших цветов.

Бриана проснулась очень рано. Алекс просыпался строго за свечу до рассвета из-за старой привычки вставать на молитву. Он почти никогда не обращался к Единому теперь, но просыпался в одно и тоже время всё равно. Кроме того, крылатая вышла замуж за человека, щёки и подбородок которого за ночь обрастали опасными колючками… и каждый раз, приближаясь к царству снов вновь после пробуждения, он тёрся щекой чаще всего об одну из самых нежных и мягких частей её тела, в которую предпочитал уткнуться лицом. Причём за прошедшие 32 года брака Бриана как только не относилась к этому факту и как только не боролась с бедствием. Всё закончилось смирением, потому как если ей случалось проснуться вместе с Алексом, после стольких лет она уже не могла сладко уснуть и до конца отдохнуть без ставших привычными ощущений… жестокого распилоукалывания.

Хотя лучше бы он ласкался другим образом или хотя бы другим местом, так как этой ночью она не просыпалась с ним и не нуждалась в привычной формуле засыпания, а наоборот, спала, причём беспокойно. И когда одна из колючек уколола особенно сильно, угодив в неведомое уязвимое место, Бриана еле удержала вскрик. Получился писк, но Алекс, тем не менее, счастливо уснул, а вот Бриана – отнюдь.

Ночью снился отец. Слишком часто вспоминала о нём, мотивируя себя не бросать попытки расшифровать Алексову писанину – и вот, пожалуйста. Вечно словно бы невинный и юный, словно мальчишка, ищущий забав и приключений, как всегда весёлый и очень ласковый, он говорил ей что-то во сне. Что-то доверял и просил сохранить в тайне.

И теперь она чувствовала себя, как если бы ей дали в руки мечту и тут же забрали. Неопределённые высказывания Сапфира о возвращении любимого папочки Брианы наводили на мысль о том, что он может и вовсе не вернуться. Пробуждение вернуло все опасения.

…Но какую тайну?.. Может, дело в его последнем письме?

Пришлось как можно неслышнее прокрасться из спальни Алекса и покопаться в своих старых вещах, чтобы найти тысячу раз перечитанный лист бумаги с гербом Т-замка, центральной титульной собственности Кардифа, откуда он написал ей однажды. Впрочем, чтобы запутать следы, он мог специально послать серва за уникально оформленной бумагой. Но пятьдесят шесть лет тому фабричное производство наверняка ещё не пришло в себя после окончания войны настолько, чтобы печатать какому-то нищему маркизу, пусть и сыну предводителя крылатых, стильные завитушки на ароматных листках. А в самом Т-замке скорее всего не сохранилось ни одной целой чашки, не то, что книг или других вещей с Кардифским гербом и вензелем. Так откуда у него этот, похоже, раритет? Сомнительно, чтобы, словно ветром носимый из постели в постель, он имел при себе на редкий случай сохранённую бумагу.