Дорога в любовь - стр. 10

– Лена умерла. Ты съезди, может… к маме её…

… Электричка выплюнула меня на маленьком полустаночке, теплый запах истомленного жарой соснового леса немного привел в чувство, но к аромату, настоянному на травах, примешивался запах земли и еще чего-то сладковатого, необъяснимого. Я медленно брела по узенькой тропинке и вдруг, где- то в сердце толкнуло мягкой лапой, закружилась голова и я остановилась, вцепившись в свежепокрашенную оградку. С высокого деревянного креста светились насмешливые узкие зеленые глаза, рыжая грива, казалось, развевалась от душного августовского ветра. Маленькая седая, абсолютно сгорбленная старушка, совочком пересаживала бархотки, бледный пожилой мужчина докрашивал калитку.

– Ты пришла? Старушка смотрела мимо, но распрямилась с трудом, вытерла руки об старенькое полотенце.

– Пошли. Тебе письмо там. Дома.

…Ленкина комната казалась чужой, холодной и незнакомой. Тщательно застеленная кровать была такой ровной, что казалось ее отбивали доской, как в казарме. Фотография, та же, что на кладбище, в черной массивной раме, почему то была прижата к книжному ряду толстым томом советской энциклопедии. Я тихонько села на стул…

–Знаешь, она каждую ночь сюда приходит…Ищет что-то. Я вот кровать застелю, а под утро все скомкано, она прям ногами пробегает по покрывалу. И фото на пол бросает… может я не понимаю чего? И она умерла быстро, не думай. Только сказала мне – "Мам. Мне не больно. Мне совсем больше не больно. Не плачь! Мне так хорошо. Наконец!"

Отец молча стоял сзади. У него были сухие, белесые и неподвижные глаза. Он методично, раз за разом, поправлял мишку, сидевшего на тумбочке, и все время падавшего вниз мордочкой. Потом взял конверт и протянул мне.

Уже совсем стемнело, когда я, ошалев от слез, которые наконец прорвало потоком, ехала домой. Конверт прожигал насквозь мою душу и я решилась. На небольшом листочке была пара фраз. Она писала их уже совсем без сил, видимо, буквы прыгали.

"Ириш. Все правильно. Каждый уходит в свой срок. Я не жалею. И ты не жалей. И спасибо тебе за ту сгущенку"

Вот на какой хрен сдалась мне эта корова, стерва рогатая? Ответь, а! Мне, горожанке до мозга костей, дышащей духами и туманами, которая корову видела только на картинках, да ещё  в кино про деревню?

Нет, вру, слушай. Ведь было! Было! Вот откуда она – эта память, этот теплый аромат коровьего навоза и парного молока, всосавшийся в кровь, пропитавший кожу и возвращающий меня назад, в легкое радостное, светлое детство.

У моей прабабушки была корова! Она производила на меня, маленькую горожанку, потрясающее впечатление. Я была изумлена, даже подавлена коровьим величием, этими огромными, округлыми бархатными боками, облепленными слепнями и мухами, толстым кривоватым хвостом, который нервно вздрагивал и вальяжно помахивал грязноватой пушистой кистью. Но главное! Я не могла отвести глаз от длинных, толстых сисек, торчащих в разные стороны, надутых и упругих, как пальцы гигантской раздутой резиновой перчатки, которую бабка надевала на бутыль с бродящим вином.

Корову звали Дашка. Помимо перечисленных красот она была обладательницей необыкновенно красивых, томных глаз, влажных и порочных, как у блудницы. И еще у нее были длинные пушистые ресницы – предмет моей дикой девичьей зависти и плотоядных мечтаний.