Долгое падение - стр. 33
За все эти годы я поняла, что мы не так защищены от неудач, как думаем. Ведь несправедливо, что ты единственный раз в жизни оказываешься с мужчиной, а в итоге у тебя рождается ребенок, который не может ни ходить, ни говорить, даже узнать тебя не может… Впрочем, справедливость здесь ни при чем, ведь правда? Одной ночи с мужчиной достаточно, чтобы произвести на свет ребенка, любого ребенка. Нет законов, гласящих: «У вас может родиться такой ребенок, как Мэтти, если вы замужем, или если у вас уже есть много детей, или если вы спите со многими мужчинами». Нет таких законов, хотя нам с вами может показаться, что это зря. А когда у вас появляется такой ребенок, как Мэтти, вы ничего не можете с собой поделать, вы думаете: «Вот оно! Это все предназначенные мне неудачи, только собранные воедино». Но я не думаю, что именно так все устроено. Появление Мэтти не означало, что я не могу заболеть раком груди или что на меня не могут напасть грабители. Возможно, должно означать, но не означает. В некотором смысле я даже рада, что у меня нет еще одного ребенка, нормального ребенка. Ведь я бы тогда потребовала от Бога намного больше гарантий, чем Он может дать.
Ко всему прочему, я католичка и верю не столько в удачу, сколько в возмездие. Мы умеем верить в возмездие – в этом нам нет равных во всем мире. Я согрешила против Церкви, и ценой этого греха оказался Мэтти. Может показаться, что это слишком высокая цена, но ведь грехи должны иметь определенный вес – разве нет? И в этом смысле не стоит удивляться, что все получилось именно так. Долгое время я даже благодарила Бога, думая, что смогу расплатиться за свои грехи здесь, на земле, а на небесах потом о них не вспомнят. Теперь я уже не так в этом уверена. Если цена расплаты за грех столь высока, что ты в итоге хочешь покончить с собой – совершить еще более страшный грех, – то, значит, Кто-то ошибся в расчетах. Кто-то хочет слишком многого.
За всю свою жизнь я ни разу никого не ударила, хотя мне частенько и хотелось. Но та ночь была особенной. Я словно была в лимбе, меж живыми и мертвыми, и было совершенно не важно, что́ я сделаю до того, как вернусь на крышу Топперс-хауса. Только тогда я поняла, что будто взяла отпуск и отдыхаю от самой себя. И мне тут же захотелось ударить его снова – просто потому, что могла это сделать, – но я этого не сделала. И одного удара было достаточно: Чез упал – думаю, скорее от шока, чем от самого удара, поскольку силы у меня не очень-то много, – а потом встал на четвереньки, закрыв голову руками.
– Простите меня, – сказал Чез.
– За что? – не понял Джей-Джей.
– Не знаю, – ответил он. – За все.
– У меня был как-то парень вроде тебя, – объяснила я.
– Прости, – повторил Чез.
– Это очень больно. Это отвратительно, когда мужчина проводит с тобой ночь, а потом исчезает.
– Теперь я понимаю.
– Понимаешь?
– Думаю, да.
– Тебе же так ничего не видно. Может, встанешь? – предложил ему Джей-Джей.
– Мне не очень-то хочется, чтобы меня опять ударили.
– Пожалуй, ты не самый храбрый мужчина на этом свете, – заметил Джей-Джей.
– Храбрость можно проявлять очень по-разному, – ответил Чез. – И если ты говоришь о готовности терпеть удары как о проявлении храбрости… тогда, пожалуй, ты прав. На мой взгляд, это перебор.
– Знаешь, Чез, и все же есть в тебе что-то от храбреца. Ты вот не стесняешься признаться, что боишься такой хрупкой женщины, как Морин. Вот за честность тебя можно уважать. Ты ведь не будешь его больше бить, Морин?