Долгое падение - стр. 32

Я так сказал потому, что так надо было сказать, а не потому, что мой собственный опыт говорил об обратном. Но женщины – не гребаные маньячки. Конечно нет. Разве что только те, с которыми спал я и с которыми спал Чез.

– Послушай, если ты выйдешь и просто поговоришь с ней, что плохого может произойти?

– Она дважды пыталась меня убить, и один раз меня арестовали из-за нее. К тому же меня больше не пускают в три паба, два музея и один кинотеатр. А еще я получил официальное предупреждение от…

– Ладно, хватит. То есть ты хочешь сказать, что в самом худшем случае ты погибнешь жестокой и мучительной смертью. А я тебе скажу, что лучше погибнуть как мужчина, чем прятаться под грилем, как мышь.

Морин поднялась и подошла к нам.

– Будь я на месте Джесс, я бы могла тебя убить, – тихо сказала она, причем настолько тихо, что было сложно сопоставить жесткость слов с мягкостью голоса.

– Вот тебе, пожалуйста. Теперь ты по уши влип.

– Твою мать! Это еще кто?

– Меня зовут Морин, – объяснила Морин. – А с чего ты взял, что тебе все сойдет с рук?

– Что сойдет с рук? Я ничего не сделал.

– Ты, кажется, говорил, что занимался с ней сексом, – сказала Морин. – То есть ты не сказал именно так. Но сказал, что с той ночи сексом не занимался. Из этого я заключила, что ты с ней переспал.

– Ну да, секс у нас в тот один раз был. Но тогда я не знал, что она психопатка.

– А узнав, что бедная девочка смущена, что она ранимая, ты убегаешь от нее?

– Мне пришлось убежать. Она преследовала меня. С ножом.

– А почему она тебя преследовала?

– Да что ты все спрашиваешь? Тебе-то какое дело?

– Я не люблю, когда людям плохо.

– А мне? Мне тоже плохо. Она мне всю жизнь загубила.

Чез не мог знать, но этот аргумент было глупо использовать, если споришь с кем-то из нас, из четверки с Топперс-хауса. Мы по определению были лауреатами конкурса «Самая загубленная жизнь».

Чез бросил заниматься сексом, а мы раздумывали о том, чтобы бросить жить.

– Ты должен с ней поговорить, – сказала Морин.

– Да пошла ты! – отмахнулся Чез.

И тут – хлобысь! – Морин врезала ему изо всех сил.

Я уже и не вспомню, сколько раз Эдди давал кому-нибудь по физиономии на вечеринке или после концерта. И возможно, он скажет то же самое обо мне, хотя, насколько я помню, я всегда был Человеком Мира, у которого случались приступы ярости, а он был Человеком Войны, у которого иногда случались приступы спокойствия. И пусть Морин была всего лишь сухонькой немолодой женщиной, этот удар воскресил в моей памяти старые добрые времена.

А вот что больше всего поразило меня в Морин: она намного сильнее, чем я. Она не сдалась, она узнала, каково это – не прожить ту жизнь, к которой ты себя готовил. Я не знаю, какие у нее были жизненные планы, но ведь были, как у всех. А когда появился Мэтти, она прождала двадцать лет, пытаясь понять, что́ жизнь предложит ей взамен; но жизнь ничего ей не предложила взамен. В этот удар она вложила все свои чувства, и я вполне могу себе представить, как сильно смогу ударить кого-нибудь, когда доживу до ее возраста. Отчасти и поэтому я не хотел дожить до ее возраста.

Фрэнк – отец Мэтти. Забавно думать, что для кого-то это неочевидно, хотя для меня это совершенно очевидно. У меня были половые отношения только с одним мужчиной, и с ним я провела одну ночь, и единственная за всю мою жизнь ночь, которую я провела с мужчиной, породила Мэтти. А каковы шансы? Один к миллиону? Один к десяти миллионам? Не знаю. Но даже если один к десяти миллионам, то это все равно значит, что таких женщин, как я, в мире очень много. Но вы ведь не об этом думаете, когда речь идет об одном шансе из десяти миллионов. Вы не думаете: «Это очень много людей».