Докричаться до небес - стр. 23
Только горечь потерь и ад криков надрывных.
В этой войне места нет для прощения.
Есть лишь приказ, чтобы без сожаления
Вспарывать груди, закрытые латами.
Жалость и страх – это дело двадцатое.
Кровью забрызганы меч и забрало.
Крепче кулак, чтоб рука не дрожала.
Ангелы смерти пируют над полем
В мире, где нет ничего кроме боли.
В этой войне не прийти к перемирию —
Лишь бы украсть полчаса у валькирии,
Чтобы вспороть, выгрызть новый замах.
В этой войне кровь всегда на губах…
Я снова нащупал языком коросточку на нижней губе и криво ухмыльнулся – напророчил сам себе. Поднялся с кровати, наплевав на вновь взорвавшуюся от боли голову, и осмотрелся.
Там, где твой мир, все в цветах, ярких красках.
Полки с игрушками, детские сказки.
Там, где твой мир, тонкий запах лаванды,
Ёлка зимой в переливах гирлянды.
Там есть поля в синеве васильков,
Рифмы любви, словно косы из слов.
Там, где твой мир, есть наивная вера,
Шелест листвы и прогулки по скверам.
Тихие сны, что рисуют картинки
Капель росы по краям паутинки.
Там, где твой мир, есть улыбки и счастье,
Здесь же, где я, лишь оскалы и пасти.
Здесь волчий вой по ночам под луной
Рвется из горла над мертвой землёй.
Я помню, как со всей дури швырнул наушники в стекло, за которым сидели Мистик и Макс.
«Скоты! Я же просил уйти!!!»
Помню, как орал в комнате, не понимая, что со мной происходит:
– Я же все сказал! Все!!!
Но заноза никуда не исчезала и стала ещё острее драть внутрянку. А сейчас мои пальцы осторожно трогают плюшевого зайца на полочке, пробуют на ощупь наброски и рисунки цветов, разбросанные по столу… И мне становится страшно от того, что все, что я вываливал в студии перед микрофоном, перешло в реальность. Словно за ночь, пока я спал, трансформировалось из слов и перекочевало в эту комнату. Ещё и коробочка с диском на музыкальном центре – чужеродное пятно среди всех вещей. Чтобы ещё сильнее убедить – мы живём на разных полюсах, а я был прав. Прав, когда гнал ее подальше от своего мира. Прав, что не ответил. В моём мире не пахнет лавандой, а в ее – нет места для грязи из моего.
– Твои джинсы.
Она стоит в дверях и не решается войти в свою собственную комнату.
– Зачем ты меня впустила?
Вздрагивает. Боится поднять глаза, словно не я, а она пришла ко мне ночью. И эта заминка, как порох для моих нервов. Я открываю рот, чтобы выораться, но только хватаю воздух и, словно заевшая пластинка, повторяю: «Ты! Ты! Ты!» А что именно, не могу сказать. В голову проникает этот запах лаванды, убаюкавший мои кошмары, а память подсовывает полупрозрачное видение, где ее волосы едва касаются моего лица.
«Облако…»
– Ты? Зачем? – уже тише спрашиваю я.
Она пожимает плечами, осторожно кладет джинсы на край кровати и уходит. Молча, без единого слова. Как я несколько дней назад. Быстро нацепив на себя одежду, я стою и не могу понять, что это сейчас было: месть или намек, чтобы не задерживался и сваливал побыстрее. Да и в принципе, какая разница? Оставаться здесь дольше я не собираюсь. Выхожу в коридор, тяну с вешалки куртку, когда Рита выходит из кухни.
– Завтракать будешь?
И этот вопрос, прозвучавший в спину, самый простой вопрос, который задаётся каждое утро в миллионах квартир как нечто обыкновенное и будничное, повис в воздухе. Я залип с курткой в руке. Медленно развернулся и кивнул, вытаскивая из кармана пачку сигарет. Будто и не собирался никуда уходить, хотя минуту назад планировал совсем другое. Так и пошел за Ритой – в одной руке куртка, а в другой сигареты. Опустился на табуретку, пытаясь понять, что же конкретно меня так стопорнуло.