Докричаться до небес - стр. 22
Рывком сел и схватился за голову – нельзя, нельзя же так резко. Боль пробила от виска к виску, и память закрутилась, завертела свое кино, расставляя все в хронологическом порядке.
Она. Психанул. Испугалась. «Мама». Замкнуло. А вечером эсэмэс. «В этой войне я на твоей стороне». Сперва не понял от кого, а потом, когда дошло, телефон улетел в стену. Выорался на Мистика и Макса, но легче не стало. Легче не стало и после бутылки вискаря, не отпустило и на следующий день. И через день. А потом все сплелось в кашу из пьянок, каких-то левых телок, ржущих над тупыми шутками. И ни одна не могла вытравить из головы ее испуганное лицо. Я не хотел о ней думать, но все равно вспоминал. Что-то доказывал Максу, но он меня не слышал. Твердил, что нужно извиниться и поговорить.
– Перед кем?
– Ты знаешь.
– Мне не за что извиняться!
– Тогда почему ты так бухаешь?
– Просто совпало. Бывает.
– Кого ты лечишь, Фил?
– Заглохни! Много ты понимаешь.
– Видимо побольше некоторых.
– Клейстер, отвали! Это тебя не должно колыхать.
– А меня колышет! Вместо того, чтобы работать и писать музло, ты нажираешься, как последняя скотина. Значит, чувствуешь, что есть за что извиняться.
– Все, отвали. У меня праздник вроде как, – включил музыку и выкрутил громкость на максимум. – Йоу! Цыпы! Гуляем! Фил все ещё здесь!
И Макс отвалил. А его слова, словно заноза, все кололи и кололи в груди, сколько бы я не пытался от них открещиваться. Пробрались так глубоко, что, стряхнул с колен очередную фанатку, слюнявящую мои губы, и разогнал весь шалман, не стесняясь в выражениях. Гнал всех. Кроме Мистика и Макса. Одного отправил в бар за бутылкой вискаря, а второго попросил показать, что у него есть из новенького. Нацепил наушники в комнате записи и мотал головой на каждый новый бит, который он включал. До тех пор, пока не услышал то, что попало в резонанс.
– Братка, сделай чутка помедленнее. Еще медленнее. Оставь так. А можешь придумать что-нибудь такое, чтобы душу разрывало на части?
Мистик удивленно посмотрел на меня через стекло и кивнул, добавляя минорные аккорды пианино и протяжные, плачущие переливы скрипки.
– Оставь… – я опустился на пол, закрыл глаза и привалился спиной к стене, позволяя музыке вырывать мое сердце. Или то, что от него осталось. – Мистик, ты тоже считаешь, что я накосячил?
– Не думаю, что это мое дело, Фил.
– И все же.
– Есть такое.
«Есть такое… Есть такое, что я косячу.»
Несколько минут я сижу, сцепив руки замком на затылке.
– Она послушала запись и написала.
– Когда?
– Ну, в тот день, вечером. И знаешь что? В этой войне я на твоей стороне. Прикинь.
– А ты? – вопрос, на который отвечать не хочется. Вслух не хочется.
Я помотал головой.
– Сделай погромче… и уйди…
Мистик молча поднялся, погасил в студии свет, оставляя только крохотную лампочку над пультом, а я поднялся на ноги и подошел к микрофону. Накрыл его ладонью и стал ждать. Оно придет. Обязательно придет. Оно работает именно так. А музыка стала медленно тормошить занозу, словно лёгкий ветерок раздувающий крохотный уголек, превращая его в центр пожара, в котором я хотел сгореть.
«В этой войне я на твоей стороне… Да что ты знаешь о ней? Что ты знаешь обо мне?»
В этой войне нет намека на жалость,
Только острая сталь несмотря на усталость.
Нет защиты от стрел, что летят беспрерывно,