Дочь Клеопатры - стр. 42

Я покосилась на дверь. Вскоре должна была появиться Октавия и разогнать нашу компанию по комнатам.

– Как, по-твоему, обойдутся с тем узником?

– В точности так, как сказал дядя. Его правую кисть прибьют на дверях Сената.

– И Агриппа исполнит приказ? – тихо спросил мой брат, сняв жемчужную диадему и пригладив ладонью выбившиеся волосы.

– Или кто-то еще. Но в Риме не отыскать человека более верного, чем Агриппа. Он и дочь родную не пощадит, если та будет чем-нибудь угрожать Республике. В конце концов бунтаря непременно схватят.

– А почему этот странный знак – красный орел? – полюбопытствовала я.

– Орел – символ наших легионов. Получается, якобы Рим обагрен кровью своих рабов. Вольноотпущенные считают этого человека ужасно храбрым. Только не вздумайте упоминать его прозвище при Октавиане: дядя убежден, что оно возвеличивает дело мятежника.

– Если сенаторы до сих пор не взбунтовались, – задумчиво проговорила я, – чем же он провинился перед законом?

– Например, тем, что тайно освобождает гладиаторов прямо с арен. И помогает бежать мужьям и женам, разлученным в рабстве.

– Бежать? Куда? – выпалил Александр.

– Должно быть, на родину. Несколько месяцев назад на Фламиниевой дороге поймали беглых рабов-галлов. При них нашли достаточно золота, чтобы вернуться домой.

Я покосилась на брата. Тот прочитал мою мысль – и строго покачал головой. Но разве у нас еще оставалась другая надежда? Если Красный Орел помогает галлам устроить побег, что ему стоит помочь нам вернуться в Египет? Брат не хуже меня слышал предупреждение Октавиана: «Девушка хороша. Через пару лет, когда понадобится утихомирить одного из сенаторов, она как раз войдет в нужный возраст, чтобы составить чье-нибудь счастье. Мальчишкам еще не исполнилось и пятнадцати. Не будем их трогать – и люди сочтут меня милосердным». А что потом, когда не надо будет казаться милосердным? Когда Александр войдет в совершеннолетний возраст и его сочтут опасным?

Тем временем племянник Цезаря продолжал:

– Все-таки есть в его поступках нечто благородное. Ведь если бы не каприз Фортуны, мы тоже не родились бы на Палатине. Жили бы где-нибудь в Субуре, спали бы с крысами и попрошайничали на улицах. Или, подобно Галлии, нас бы продали в рабство.

Александр подался вперед:

– А разве она родилась свободной?

– Конечно. Ее отец – Верцингеторикс.

– Галльская царевна! – ахнула я.

Марцелл кивнул.

– Маленькой девочкой она прибыла в Рим в цепях. Через несколько лет ее отца провезли напоказ во время триумфа Цезаря, а потом казнили. – Увидев мой взгляд, он поспешил добавить: – С египетской царицей так бы не поступили. Верцингеторикс был предводителем галлов и варваром. Мама рассказывала, что Галлия первое время не знала ни греческого, ни латыни.

– Значит, ей уже далеко за двадцать.

– Да, около тридцати.

Мой брат помолчал, а потом спросил:

– Почему твой дядя не превратил нас в рабов?

– В ваших жилах – кровь Александра Македонского. Ваш отец был римским гражданином.

– А отец Юбы не был, – заметила я.

– Это верно. Он происходит из рода воина Массиниссы. Думаю, дядя ужасно рад, что не сделал его рабом. При Акции Юба спас ему жизнь – в те долгие дни перед великой битвой, пока мы не знали, кто победит.

В те долгие дни перед битвой, пока мы надеялись, что Египет будет спасен.