Дочь Клеопатры - стр. 20
Октавиан нахмурился.
– Разные здания, храмы, – пояснил мой брат.
– Покажи мне какой-нибудь из рисунков.
Александр вернулся в каюту, и я рассерженно замотала головой, прошипев:
– Никогда! Ты что, не слышал? Он думает, наш отец промотал свое царство.
– А разве папа любил что-нибудь больше вина и скачек?
Я вспомнила его предсмертную просьбу – и молча откинулась на подушки.
– Мне приказали, Селена. Что, если это проверка? Пожалуйста. Покажи ему вид на Александрию. Тот, который ты рисовала из храма Сераписа.
Птолемей посмотрел на меня большими голубыми глазами, полагая, что я попрошу свой альбом.
– Селена, – тревожно шепнул Александр. – Они ждут.
Это была правда. Мужчины следили за нами сквозь листья посаженных в глиняные горшки пальм, но, к счастью, не могли слышать нашей приглушенной перепалки.
– Ладно, подай альбом.
Птолемей переполз через всю кровать и бережно, словно редкое сокровище, передал мне рисунки в кожаном переплете, на котором Хармион золотыми чернилами вывела аккуратную надпись. Дочь знаменитого в Египте архитектора, она с юных лет усвоила две науки – умение ценить красоту зданий и восхитительный почерк, без которого зодчему не обойтись. От нее обе эти страсти передались и мне.
– Скорее! – взмолился брат.
Я отыскала и развернула неподшитый рисунок, изображавший Александрию с ее дорогами, храмами, дворцами, раскинувшуюся подобно крыльям белой цапли у мыса Лохий. Хармион привила мне любовь к мелким подробностям; внимательный глаз мог различить даже клочья пены у Маяка и застывшие лица мраморных кариатид, окаймлявших Канопскую дорогу.
Выхватив у меня пергамент, брат поспешил на залитый солнцем внутренний двор. Агриппа взглянул на рисунок, передал его Юбе, тот – Цезарю; все помолчали. Октавиан сдвинул на затылок широкополую соломенную шляпу, чтобы лучше видеть.
– Это твоя сестра сделала?
– Да, в девять лет, из храма Сераписа.
Цезарь провел по рисунку пальцем, и я, даже не заглядывая через плечо, могла сказать, что он видит перед собой. Сначала в глаза бросался четвероугольный Маяк, увенчанный бронзовыми изваяниями морского бога Тритона. Потом, конечно, гигантская статуя Гелиоса, копия колосса Родосского, между ногами которого располагался Гептастадион. Дальше – Мусейон и высокие обелиски, привезенные из Асуана, театр, публичные сады и дюжина храмов, посвященных нашим божествам.
– У твоей сестры настоящий талант. Можно, я это оставлю себе?
– Нет! – придушенно вырвалось у меня.
Мужчины обернулись, и Александр торопливо вставил:
– Она говорила с братиком. Да, разумеется, можно.
От возбуждения мои ногти впились в ладони – привычка, также усвоенная от Хармион, – и Птолемей спросил:
– Что случилось?
– Брат раздает мои вещи.
Его личико недоуменно сморщилось.
– Мы и так раздали все, что было во дворце.
– Нет, – возразила я, еле сдерживая гнев. – Сокровища у нас отобрали. Теперь Октавиану понадобилось еще и это.
Когда Александр вернулся, я не могла даже смотреть на него.
– Что на тебя нашло? – резко прошипел он, убирая пряди волос, выбившихся из-под жемчужной диадемы. – Помни, мы больше не дома.
– Человек, которому ты сделал подарок, убил твоих родителей!
– Думаешь, победи наш отец, он пощадил бы кого-нибудь? Даже наследников Октавиана?
– Нет у него никаких наследников! Только дочь.