Дневник - стр. 39
Сентябрь 4, воскресенье
Сегодня вечером «pa», мама и я уехали к «Медведю»[173]. Я думала, что будем только в обществе г-на Иванова с женой, но оказалась еще большая компания, так что нас было двенадцать человек. Обедали в отдельном кабинете. Раньше это слово меня шокировало, пожалуй, даже возмущало. «Quoi, quoi? O, Dieu, en voilà vie misère»[174], – говорила я, если мне кто говорил об обеде или ужине «там». Но… на самом деле rien de particulier[175]. Обстановка холодная и неприятная. Мне не очень понравилось. Хотя… может быть, зависело от общества, которое мне абсолютно незнакомо и даже чуждо. М-mе Бер слишком резкая, слишком свободная дама; балерина К. натянутая и невероятно противная. Остальные… rien du tout[176]! Только г-жа И. очень мила, симпатична и немного застенчива. Не знает светских правил, проста и естественна. Он… очень ничего!
Сентябрь 5, понедельник
Сегодняшний вечер провели с Ивановыми в Палас-театре. Я в первый раз слышала Плевицкую и Тамара[177]. Обе на меня произвели большое впечатление, но совершенно разное. Плевицкая – настоящая русская женщина с простым лицом, некрасивыми руками и ногами. Но какая глубина и яркость передачи народных и разбойничьих песен! Это чистое отражение русской, непосредственной, удальски-смелой и беззаботной души. Тамара – совсем autre genre[178]! Тонкая, дразнящая, то строгая, то надменная, то волнующе-обещающая, то скорбная и непонятная. Стройная, высокая женщина в роскошных брильянтах и с изысканнейшим, очень гибким голосом. Самое тихое пиано она берет эфирно и легко. И к тому же настроение ее аккомпаниатора, комичного господина с ухарскими, порывистыми движениями рук и покачиваньем петушиной головой, чутко и быстро переходит к певице. Voilà tout![179]
Сентябрь 10, суббота
Сон оправдался. К. вернулся в Петроград. Что, почему – молчанье. Не знаю. Это злит. Эти дни я совсем больна, разбита… Горло, жар, голова трещит… ужасно. Когда это случилось – это короткое видение. А, да… в четверг вечером. После 9-ти я задремала. И так ясно, ясно увидела, что из зеркала идет ко мне навстречу К., в своей шинели с поясом, идет неторопливо и как будто устало. Протягивая мне руку. Потом… не помню… кажется, ничего. Спуталось, исчезло… Кто-то вошел в мою комнату и положил мне на голову холодную, влажную, косматую руку. Я с ужасом проснулась. Никого не было. Тишина и невозможность собрать мысли. Начала звать маму. Мне показалось, что меня забыли, что я одинока, оставлена, брошена… Вошла мама… Спросила, что случилось. «Твой зов был как крик ужаса». Ну да, que faire[180]. За несколько мгновений до моего крика ко мне кто-то приходил. Кто – новая прислуга не знает. А мне сразу показалось, что это непременно К. Я была так уверена. Потом опять уснула. А на другой день явились сомнения, что это ошибка, не он, не разобрали. Сначала даже испугалась. Вдруг это кто-то из его товарищей? Что с ним? Но потом прошло. Лихорадочно выжидала вечера. Никого. А, да, впрочем, был А.Ф. Присутствие его меня злило, но… я была так мила, так очень-очень ласкова. А на самом деле… Да… ничто. Сегодня же, недавно, кто-то телефонировал. Подхожу. Голос надорван и глух. Сразу узнала, кто звонит. Но потом откинула мысль. Невозможно. Однако – так! Дальше… ничего, ничего! Я слишком слаба, мой почерк ужасен, так как рука дрожит. Последние дни я все время кого-то видела… кого – даже сама не знаю. Какой-то бред, видения, мысли… Я никого не понимала… Было так темно, темно и… гадко. Но… пройдет. Не беда. А пока… да, мой александрит увезли к ювелиру. Я должна носить кольцо. Должна… должна.