Дивергенты боя - стр. 6
– Ну, наконец-то, – сказала она. – Заходите. Может его развязать?
– Не стоит. Шустрый больно. Скоро химия стухнет и можно будет, более предметно поговорить.
На минуту показалось, что внимание к нему ослабело и второе сознание, теперь уж ясно, что родное этому телу, начало действовать. Скорей всего, ещё до внедрения, действительно шустрый владелец тела, как-то смог верёвку на запястьях развязать.
Оттолкнул женщину, а вот с мужчиной не угадал. Удар пришёлся по лицу, заставив голову мотнуться и затылком чувствительно приложиться о стену. Мушка пистолета оставила на щеке глубокую ссадину. Прежде чем погрузиться в пустоту темноты, от второго сознания успел зачерпнуть мыслительный вброс:
«Отлично. Крови в моих жилах, как и у прочих двуногих прямостоящих, не менее четырех литров, немножко можно и потерять. Чем несчастней, забитей и окровавленней буду казаться этим дебилам, тем легче придётся впоследствии».
Мрак опутал, поглотил, лишил боли и всех других чувств…
Как темнота с глаз спала, Михалка осознал, что столбом застывши, стоит на Торговой стороне своего родного города. Стоит в аккурат посредине Ильиной улицы. Взглядом несмышлёного телёнка пялится в сторону Великого моста, на котором народ все свои разборки с мордобитием проводит. По городским преданиям языческий бог Перун, свергнутый при Владимире Святославиче в реку, подплыв под сей мост, бросил на него свою палицу. От той поры свары и начались.
Прояснение дальше уже со звуковым сопровождением продолжилось.
– Ай! – будто залитые воском в уши пробки в одночасье повылетали.
Шум-гам, звуки улицы пробились в уши. Даже отшатнуться пришлось. Базарные зазывалы на все лады, речитативом выкрикивали предложения купить товар. Кто-то почти под боком торговался, спорил, сбивал цену. Кто-то наоборот цену на свой товар наворачивал.
Запах реки и пряностей, принесённые ветерком, щекотали обоняние. Минька замешкался, судорожно пытаясь сообразить, что с ним совсем недавно происходило. Помотал остриженной в кружок светловолосой головой, будто пёс кудлатый из воды вышел, и влагу отряхивал. Остачу наваждения прогонял.
На дворе день-деньской. Кругом него люд простой толпится. По своим каким-то важным делам снуют: богатые горожане, ремесленники, смерды. Обряжены по-людски в сермягах, высоко по талии перехваченных поясами с пряжкой, а на поясах тех в кожаных чехлах висит всё, что должно быть под рукой: и кошелёк, и нож, и гребень…
Обрадовался…
– Ф-фух! Слава богу! – вспомнил недавно виденное непотребство. – Не то, что некоторые!
…Покрутил головой, взором выделяя особенности местной жизни вдоль торгового ряда. И не только простых смертных узрел. Бояре и богатые купцы в долгополых кафтанах из дорогих гишпанских, аглицких и восточных сукон, шастали. Их жены в шелках. У последних на шее обручи, золотые жгутовидные гривны. У девок вон, ленты в косах. А молодых, ядрёных девок Михалко любил.
– Эх! – радостный возглас при виде всего этого великолепия вырвался.
Раскатисто рассмеялся. Потянулся.
–Ляпота-а!
Уже и в улыбке ликом поплыл, и шаг в сторону молодиц сделал. Вот только на втором шаге снова сознание поплыло, острыми точками в пелену загнало, в жар бросило. Из туманной мглы перед взором, рожа отвратная проявилась. Улыбнувшись улыбкой уродской, едва знакомым, старческим голосом прошамкала: