Дилемма Золушки - стр. 11
Поскольку, вопреки тексту песни, наш кавалергард дожил до весьма почтенных лет, костюмировать его должным образом не вышло. В лосины-то худощавый старичок, пожалуй, втиснулся бы и ментик на сутулое плечо набросил бы, почему нет, но натянуть положенные кавалеристу высокие сапоги никак не мог.
– У него же артрит и подагра, – сообщила нам Марфинька с плохо скрытым злорадством, после чего демонстративно потопала в пол собственными изящными туфельками.
Здоровье она всегда берегла, а потому до сих пор может щеголять в модельной обуви на каблуке.
Не имея возможности экипировать кавалергарда-долгожителя по форме, художник по костюмам проявил изобретательность и одел бенефицианта «в домашнее», но с отсылкой к позапрошлому веку. В мягких брюках на штрипках и стеганой бархатной куртке, под которой пенилось кружево белоснежной рубашки, Барабасов с его седыми кудрями походил на заслуженного ветерана войны с Наполеоном. Героический образ чуточку портили вышитые сафьяновые туфли без задников, но тут уж ничего нельзя было поделать: подагру с артритом победить потруднее, чем Бонапарта.
– Он похож на Дон Кихота на пенсии, – сказала мне Ирка, как следует рассмотрев экс-кавалергарда Барабасова.
Он предоставил такую возможность всем желающим, поскольку раз за разом повторял выход, который никак не устраивал режиссера.
– И уж лучше бы не выходил на своих двоих, а выезжал на какой-нибудь кляче, – в сердцах добавила подруга. – Даже осел давно понял бы, чего от него добиваются!
– Будь добрее, дедуле крепко за восемьдесят, – не совсем искренне защитила я Барабасова.
Его очевидная неспособность удовлетворить режиссера и вправду сильно раздражала.
Чего сложного? Выйти, перебирая струны, и с мечтательной грустью взирая на воображаемое звездное небо, встать в определенной точке у края сцены и спеть свою песню! Уж с третьего-то раза и кавалергард бы справился, и даже лошадь кавалергарда, и любой, как справедливо заметила моя подруга, осел!
Борис Барабасов сделал пять попыток начать свое выступление, и все они не удались. То он не там останавливался, то не тогда начинал петь, то не в ту сторону смотрел, то не так играл лицом… Евграф Носков стонал, как смертельно раненный, и украшал свою физиономию конвульсивно дергающимся лицехватом.
– Перерыв! – наконец, не выдержав, объявил режиссер.
Тут же на сцену выскочила растрепанная дева с рацией и микрофоном, проорала в него:
– Зрители, тридцать минут на перекус и перекур! Съемочная группа никуда не уходит!
– А в туалет?! – дружно возмутились операторы за камерами.
– А в памперс? – огрызнулась дева.
– Как у них строго, – поежилась тетя Ида и встала, придерживая длинную жемчужную нить, так и норовящую за что-нибудь зацепиться. – Займу-ка я очередь за бутербродами.
– Мы в туалет, а потом к вам в буфет. – Ирка увела из зала истомившихся башибузуков.
– А я к Барбариске. – Марфинька двинулась не к выходу, а к сцене и уверенно уплыла за кулисы.
За тридцать минут с перекусом, перекуром и туалетом вся толпа, конечно же, не управилась. Мы вернулись на свои места в партере почти через час.
Масяня и Манюня уже почти безостановочно ныли: «Ма, еще до-о-олго?» Ирка их забалтывала, обещая вознаградить за терпение, если таковое будет проявлено, но уже подумывала дезертировать вместе со своими башибузуками – я это легко читала по ее хмурому лицу.