Девы ночи - стр. 27
– Но я об этом ничего не знаю. Они сказали мне, чтобы я оставил себе деньги, потому что они получили от поляков подарки.
– Хорош подарок! Я бы и сам от такого не отказался. Вот так они нашего брата и разводят. Хе… Я уже знаю, чего можно ожидать от этих двустволок. Не первый год работаю… в этой области, и как ты только позволил себя так облапошить? Поражаюсь. Ну да, будет тебе наука на будущее… Словом, сделай так, чтобы часы сейчас же объявились. Поляки приедут через несколько дней из Румынии. Часы необходимо вернуть. Чтобы без шума. Такие вещи надо уметь делать. Когда твои ляли захотят кого-нибудь «поставить», то пусть делают это в брамах, скверах, клозетах – где в голову взбредет, но не здесь… Ну, а если ты и действительно об этом не знал, то я бы на твоем месте всыпал им такого перца под хвост, чтоб надолго запомнили… И еще одно: после этого фокуса, сам понимаешь, больше им здесь гастролировать нельзя. Пусть пензлюют[44] в другое место. Да и ты бы с ними лучше не путался. Подведут под монастырь, и глазом не моргнешь.
– Хорошо. Сейчас я часы заберу.
– Если они их еще не загнали.
– А если загнали?
– Ну, дорогой, тогда пусть бабки гонят. Не меньше куска с вуглом[45].
– Ты же говорил – всего кусок.
– Чувак, эти часы идут по шестьдесят-семьдесят рублей. Прохавал? Вот и считай. За сколько продали – все до копейки на бочку. А то отсюда не выйдут.
Ничего себе, милые девочки. Так меня в дураках оставить!
Я возвращаюсь в зал и вижу их за столом одних, они весело над чем-то хохочут. Наверно, Марунька рассказывает что-то пикантное о майоре. Но когда их взгляды замечают мою насупленную физиономию, смех куда-то пропадает.
Теперь все зависит от того, как я начну беседу. Если начну ее так, как это умею я, писака, то вполне возможно, что меня просто высмеют. Как поступил бы на моем месте курдупель? И тут я вспоминаю французский фильм, где разыгрывалась именно такая сцена. Начиналась она со звонкой пощечины, и не одной. Но пощечины в ресторане непременно привлекут внимание. Внимание же курдупеля привлекать нет надобности. Он и так следит за нами вполглаза. Он по моему поведению быстро поймет, имею ли я какое-либо отношение к этим часам, а главное, действительно ли я такой сорвиголова, как ему показалось.
Я поворачиваю улыбающееся лицо к Леське, и, когда она пробует ответить мне улыбкой, ловлю ее за щеку большим и указательным пальцем правой руки, а левой прижимаю к себе. У бедолаги выступают слезы на глазах.
– Ты, шмара! Чтобы часы немедленно были на столе! Все двадцать.
– Какие часы? – возмущается Марунька. – Ты что, с ума сошел? Пусти ее!
– Пуфти… – шипит Леська. – Бо’ит!
– Разорву морду от уха до уха! Считаю до трех.
– Какие часы?! – нервничает ее подруга. – Перестань чудить! Я закричу!
– Тогда у нее будет рожа, как халява. Раз!
– Мы же не только для себя! Мы хотели с тобой поделиться! Хочешь, забери половину.
– Два!
– Оттай чафы… – скулит Леська, а по ее лицу течет черная краска.
– Пусти ее, садюга! Сейчас принесу.
Марунька вспархивает из-за стола, я отпускаю Леськину щеку, но продолжаю прижимать ее к себе. Со стороны – просто влюбленная парочка. Это ничего, что она вытирает слезы. Случается. Может, у нас индийская любовь.
Кошусь на курдупеля. Но он, кажется, уже забыл обо мне, потому как увлечен оживленным разговором с тремя сосками.