Дети Капища - стр. 28
Лицо ее выскользнуло из полутени на свет лампы, и, не будь образ девочки-подростка разрушен задолго до этого момента, он был бы уничтожен сейчас. У ребенка не может быть таких глаз.
– А вот оно что, – сказал Михаил, – умных мы не любим? Так я еще и говорить не начинал, племянница! Хочешь, я расскажу тебе историю? Про то, как жила себе жила маленькая девочка. Ну не очень маленькая, но и небольшая – нормальный ребенок в ненормальных обстоятельствах. Наверное, девочка потеряла маму и папу. А как ребенку выжить без близких там, где и с близкими-то не выживают? Нашлись добрые люди…
Сергеев начал говорить напевно, распределяя слова и ударения в ритме падающих капель и ритме дыхания. Голос его понизился, стал басовитей и чуть дребезжал на окончаниях фраз, словно приспущенная контрабасная струна.
– …приютили, накормили, обогрели. Там были еще дети? Так? – продребезжал он.
– Так… – прошелестел ее голос.
– Их было много. Как в саду или школе. Девочки и мальчики. Сироты. Дети, потерявшие родителей в суматохе. Все, кто шел на Север, к российской и белорусской границам. Шел и не дошел? Так?
– Так, – откликнулась она эхом.
Сергеев начал чуть раскачиваться, не сводя с нее взгляда, и увидел, как Агафья начала повторять его движения.
– Вас собирали вечером, и вы пели песни. Унылые, грустные, тягучие, как растаявшая на солнце жевательная резинка. Непонятные песни с непонятными словами. И играла музыка. Странная музыка. Да?
– Да…
Это было сказано едва различимым шепотом. Глаза ее, только что горевшие сумрачным огнем, обессмыслились и стали похожи на два куска черного стекла…
Он вышел из подвала через полтора часа, обессиленный, пустой, как выжатый лимон. Выпускавший его на свет Локоть смотрел испуганно, даже сочувственно, чего уж от него ожидать было трудно. Наверху его ждал Макс, прикладывающий к своему кровавому синяку серебряную ложку, глава колонии Кирилл Осыка, серый от недосыпа и огорчения, и Татьяна с кружкой травяного чая в руках. Чай – это было здорово. Просто отлично. Но ему нужно было не это.
– Водка есть? – спросил Сергеев, садясь.
Холод и сырость подвала, казалось, проникли ему в кости. Спину крутило, болели суставы, а колено, то самое, на котором выстукивал киянкой самбу гнилозубый Чико, пульсировало под грубой тканью брюк. Сергеев понимал, что его ощущения – результат психологической отдачи, отката, последствия борьбы с сильным противником. Но болеть меньше от этого не стало.
Осыка и Татьяна при слове «водка» посмотрели на Макса. Макс закряхтел, вставая, положил ложку на стол и, прихрамывая, удалился из комнаты.
Пока Пирогов ходил за бутылкой, Сергеев с Осыкой молча курили, а Татьяна быстро и без лишней суеты накрыла на стол. Потом они выпили, закусывая самодельной солониной и конской тушенкой из мятых армейских банок. Сначала втроем – мужской компанией, а когда Сергеев заговорил, то и вчетвером. И Макс пошел за второй бутылкой. А потом и за третьей.
– Это первая ласточка, ребята, – говорил Сергеев, которого водка не брала совершенно. – За ней придут другие. Там, на Севере, кто-то, а я думаю, что это военные, работает с методиками изменения сознания. Серьезно работают. Благо, материала у них завались. Еще в 45-м из Германии и Польши – из концлагерей – кое-что вывезли. Они берут детей и обрабатывают химией, фармацевтическими препаратами, гипнозом, частично или полностью стирая личность или подменяя ее другой. У них прекрасные спецы – врачи, химики, фармацевты и психологи – и большой опыт работы. Но никогда не было такого размаха, как сейчас, когда они безнаказанны. Они ребята с юмором и прекрасно маскируются, прячутся за теми, кто решил проповедовать идолопоклонничество. Ведь все будут видеть маску, а не тех, кто стоит за ней. Они спасение друг для друга: те, кто нуждается в фанатиках, и те, кто может поставить производство фанатиков на поток.