Держава том 4 - стр. 65
– Ну да! Как у Сабанеева. Коли рыбку поймал, следует литературно зафиксировать сие деяние, – развеселила общество Ирина Аркадьевна.
– Мадам, вы сегодня несносны, – отсмеявшись, произнёс Рубанов-старший. – Ведёте себя словно юная задиристая гимназистка.
– Мысль о разночинцах Максим Горький высказал ещё в конце прошлого века в романе «Фома Гордеев», – сделав умное лицо, поразил окружающих и особенно младшего брата своей эрудицией Аким.
– И ты читал эту книгу? – поперхнулся кофе отец.
– Сразу после «Воскресения» Льва Толстого, чтоб один раз пострадать за два нудных романа.
– А сейчас что читаешь? – делая безразличный вид, поинтересовалась Натали.
– Матушка, только не говори, что сын читает Сабанеева или Устав караульной службы,– хохотнул Максим Акимович.
– Я вообще промолчу, поскольку вопрос не ко мне.
– Здесь, в Москве, читать особо некогда. Но недавно попал в руки старый номер журнала «Весы», в коем с удовольствием прочёл статью поэта Андрея Белого о «засилье» нерусских элементов в литературе и художественной критике. За точность не ручаюсь, но автор написал следующее: «Главарями национальной культуры оказываются чуждые этой культуре люди. Чистые струи родного языка засоряются иностранными словами. Вместо Гоголя объявляется Шолом Аш. Учреждается международный жаргон. Вы посмотрите на списки сотрудников газет и журналов, – возмущается поэт. – И увидите сплошь имена евреев, пишущих на каком-то своём жаргоне и терроризирующих всякую попытку углубить и обогатить русский язык».
Глеб тоже решил внести в разговор свою лепту, и, сморщив лоб, вспоминал, что же такое умное недавно в офицерском собрании произнёс пострадавший от жидов полковник Микеле Рахманинов: «Вспомнил, – мысленно обрадовался он. – Куприн, коего когда-то хотел вызвать на поединок, начинает исправляться… Испугался, наверное…»
– Дамы и господа, – взял он слово, – Куприн в письме к Ф.Д. Батюшкову… Ф и Д сами расшифруете, – имя с отчеством напрочь вылетели из гусарской головы, – написал, а тот опубликовал: «Можно печатно иносказательно обругать царя и даже Бога, но попробуй-ка еврея! Ого-го! Какой визг поднимется среди этих фармацевтов, зубных врачей, докторов и особенно среди русских писателей еврейского происхождения». – « Интересно, тот еврей, с коим великий скульптор Рахманинов в театре сидел, каким промыслом занимается?»
– Они кругом. Повылазили из черты осёдласти – аки раки из-под коряги…И, не приведи Господь, ежели заползут во власть, – перебил его мысли отец.
– Сударь, вашего Сабанеева евреи не трогают, а Гоголь или этот… Куприн.., своим творчеством сами за себя постоят.
– Дамы и господа, приглашаю полюбоваться моей оранжереей в зимнем саду, – видя, что разговор начинает приобретать нежелательный характер, предложила гостям Мария Новосильцева.
Как-то так получилось, что когда, оглядев оранжерею, все ушли в столовую продолжить, или, вернее, начать по-новому трапезу, Аким с Натали остались вдвоём на садовой деревянной скамье.
– Мне ночью снилась божья коровка на ромашке, – сделал попытку вызвать её на разговор Аким.
Но она промолчала, задумчиво разглядывая неизвестный ему цветок.
– А потом снилась ты и твои глаза, напоминающие листопад золотой осени, – взял её ладонь и поднёс к губам.
– Я давно догадывалась, что в душе ты – поэт, – мягко отняла свою руку. – Сочини сонет и назови его «Не судьба».