День начинается - стр. 48
– Без такой красной глины войну можно проиграть в два счета, – пояснил Григорий. – Такую глину называют бокситами. То, без чего не построишь самолетов.
Склонив голову над столом, Юлия рассматривала камни. Ее волосы под ярким светом лампы золотым дождем рассыпались по плечам. Она вертела в пальцах камни и, спрашивая, удивленно поднимала брови и чему-то улыбалась. Григорий восхищался ею и не понимал ее! В чем-то она была выше его. В чистоте или глубине чувств? Что-то непонятное, но красивое было в ней, как в этих камнях, еще не узнанных человеком. Ему хотелось говорить с нею, мечтать о будущем, смотреть в ее синие глаза, сжимать эти маленькие руки… Теперь он видел творческие искания Юлии и понимал их, как свои искания. Он знал, что она на куске грубого загрунтованного холста должна описать жизнь. И он радовался ее удачам и огорчался ее муками. Он понимал, что для выражения своих замыслов она берет из глубины души такие образы, которые давно уже сформировались в ее воображении. И где-то там, в Ленинграде, она жила этими образами! Особенно ему неприятен был «Лейтенант флота» – полотно, над которым так напряженно с утра до полудня работала Юлия каждый день. И он, встречаясь с Юлией у этого полотна, никогда не спрашивал, кто был этот человек, который так властно вошел в ее сердце и образ которого она воплощает в своей картине; но он знал, что лейтенант не просто образ, заимствованный у жизни. Он – жил. Она знала его! И потому-то Григорий смотрел на Юлию с недоумением и сомнением. Неужели она, для него почему-то недоступная, далекая, любит какого-то безвестного лейтенанта, который, быть может, и не думает о ней в эти дни?
О, если бы она понимала его! Как счастлив был бы Григорий! И всегда, когда он думал о ней, похаживая взад-вперед по комнате, он припоминал каждое ее слово, жест, взгляд. И видел, что она не только не любит его, но и не думает о нем. Это оскорбляло его гордость, и он каждый раз давал себе слово не думать о ней и даже минутами ненавидел ее за ту боль, которую она причиняла ему, потом все забывал и, встречая ее взгляд, радостно улыбался.
Так было и в тот вечер. Григорий рассердился на Юлию за то, что она категорически отказалась от его участия. Ни его денег, ни его вещей, хотя бы во временное пользование, она не хотела взять.
– Мы только добрые соседи, – ответила она Григорию. – И я буду жить тем, что я имею и зарабатываю. Зима тут не так-то уж холодна. Как-нибудь прохожу и в шинели. А к весне у меня есть пальто. И прошу вас, Григорий Митрофанович, никогда не говорите мне ни о деньгах, ни о вещах, ни о материальной поддержке. Мне неприятно, и вам будет потом неприятно.
Внутренне он признавал справедливость ее слов, но все-таки ему хотелось помочь ей. И вот сейчас, когда он снова разговорился с нею о минералах, он невольно вернулся к вчерашнему разговору и убедился еще раз в том, что она отказалась от его дальнейшего участия только потому, что не питала к нему никаких чувств.
Он стоял, прислонившись к изразцовой плите, и смотрел себе под ноги на узоры ковра. Большие коричневые часы на багровой стене с хрипотцой отсчитывали маятником время. За ставнями шумел ветер.
– О чем вы задумались, Григорий Митрофанович? – спросила Юлия.
– Да так, думаю вот. Иногда приходится думать, – глуховато проговорил Григорий, не взглянув на Юлию.