День начинается - стр. 39
Юлия же поняла сдержанность Григория как раскаянье в том, что он, Муравьев, так неосмотрительно оказал ей гостеприимство, а вот сейчас вынужден уступить даже жилплощадь.
– Я не хочу вас стеснять, – сказала она. – Я благодарна вам за участие, но… я… я, может быть, найду квартиру.
– Вот видите, все идет к лучшему, – сказал в ответ Григорий. – Еще недавно все у вас было так неясно, а вот сегодня вы уже заняли свое место в нашем городе! И я буду очень рад, если у вас на работе все будет хорошо и вы напишете настоящую картину! Я буду очень рад. А ордер возьмите. Может быть, вы думаете, что вы стесните меня? Да я готов уступить вам всю квартиру!.. Когда-нибудь и я побываю у вас на Васильевском острове. Да нет, навряд ли, – возразил он себе и, невесело улыбнувшись, ушел в свою комнату.
Юлия потом часто припоминала этот коротенький разговор. Она понимала чувства Григория, но ответить на них не могла. Юлия говорила себе: «Он хороший, добрый». И только. Большего она не могла сказать, потому что верила в какую-то свою, особенную любовь, которая ворвалась в ее сердце, как буря.
Глава пятая
Если Дарья, жена Пантелея была добрая и отзывчивая, словоохотливая женщина, не умеющая скрывать ни своих чувств, ни мыслей, готовая оказать участие любому, кто нуждается в помощи, то Фекла Макаровна, жена Феофана, отличалась немногословием и твердостью характера.
Ей было за сорок, но она выглядела совсем молодо. На прииске Кирка в 1919 году Фекла Макаровна вывела партизанский отряд на станцию Сон и перехватила удиравшего к белым золотопромышленника Бабушкина. В 1929 году Фекла Макаровна провела год в деревне на раскулачивании и за потачку одному подкулачнику собственноручно засадила в каталажку на две недели сердобольного Феофана. Живя в городе, Фекла Макаровна три раза избиралась в горсовет и теперь была руководителем группы депутатов, которым было поручено организовать помощь районам, освобожденным от фашистской оккупации. И на все у нее хватало времени, и везде она успевала.
Вечером в субботу Фекла Макаровна была одна. В черном бархатном платье она стояла перед зеркалом и старательно причесывалась.
Вошла Дарья, села на лавку, вздохнула:
– Ну, шуму будет!..
– Какого шуму? – спросила Фекла Макаровна, не поворачивая головы.
– Опять содом подымут.
– Кто? – Фекла Макаровна резко повернулась к Дарье. – Кто содом поднимет?
– Да Григорий! Он опять позвал Пантелея и Феофана. Вроде как военный совет держат там, у Григория. Он говорит, что надо послать на фронт муравьевский танк.
И, передохнув, Дарья сочла своим долгом сообщить Фекле Макаровне о душевном состоянии художницы Юлии Чадаевой.
– А она-то все вздыхает, – начала Дарья.
– Кто? – Фекла Макаровна оживилась.
– Да кто, Юлия.
– Юлия? А чего она вздыхает?
– Про то секрет. Кто ж ее знает, о чем она вздыхает, – протянула Дарья песенным напевом.
– Ты не финти, – потребовала Фекла Макаровна, – выкладывай, что у тебя на уме.
– А нечего и выкладывать, любит она, по всему видно, – сообщила Дарья.
Фекла Макаровна насторожилась.
– Кого любит? – глухо спросила она.
– Да кого… – Дарья замешкалась, лукаво прищурила глаза и, что-то сообразив, решила обмануть Феклу Макаровну. – Знать, того, который заполнил ее сердце. Тут как-то раз вошла я к ней, а она сидит с толстой книгой и так это задумалась. Показала мне книгу какого-то немецкого писателя. А книга вся испачкана кровью. Я спрашиваю: «Чья книга-то?» Она и говорит мне: «С этой книгой, Дарьюшка, связаны у меня очень хорошие и волнующие воспоминания. Тебе, говорит, их не понять». А что понимать-то? Вот она какая, любовь у девушек, которые учились в академии.