День начинается - стр. 27
– Я так и понимаю, папа.
– Чур, не все, – остановил отец, сунув к ней щиток ладони. – Я вижу, как ты понимаешь, с этими делами. Не все сказанное применимо к Муравьеву. Он не такой уж индивидуалист, чтобы бить о нем в набатный колокол. У человека от рождения имеются индивидуальные качества. И с этими качествами надо считаться. Муравьев – человек с трудным и сложным характером. Замкнутость, нелюдимость – плохие стороны его характера. Бацилла единоличника работает в нем активно. Ей он обязан своим дьявольским Приречьем и все такое, с этими делами.
– Он будет драться за Приречье.
– Драться? А хватит ли силенки?
– Говорит, что хватит.
– Гм! Да понимает ли он, куда он нас тянет? Нет, с нас хватит его фантазий! По горло сыты!
– Он привез себе подкрепление.
– Какое?
– Ленинградку какую-то.
Андрей Михайлович вылез из-за стола, закурил. Да, он хорошо знает Муравьева. Неплохой геолог, собственно говоря, а вот помешался на своем Приречье.
– Что у вас говорилось на парткоме о Приречье, папа?
Андрей Михайлович засопел и сердито пробормотал:
– А тебе необязательно знать, что мы обсуждали на закрытых заседаниях. Совершенно необязательно! Скажу только: Григорий-свет-Митрофанович слишком много берет на себя. Намерения его нам известны! Да, да, Катюша. Твой заполошный Муравьев хочет все управление свернуть на свое Приречье…
Евгения Николаевна громко захохотала, заразив своим смехом Катюшу. Мать смеялась как-то по-своему, особенно: вдруг захохочет и закроет лицо руками, как смеются застенчивые дети.
– Папа, я хочу знать все! – потребовала Катюша.
– Бог мой, да разве он тебе не сказал все, что у них происходило на парткоме? – изумилась мать.
– Что? Что? – Андрей Михайлович замер на месте, выпрямившись, как гвоздь, воткнутый в пол.
– Умному, Катя, и намека достаточно. А по намекам отца можно составить себе полную картину…
– Ясно, ясно! Ты с этими делами, конечно, умнее всех!
Всем стало смешно и весело.
Сколько же неукротимой энергии, неспокойного духа в ее отце – этом маленьком, щупленьком, невзрачном человеке в мешковатом пиджаке, с сутулой спиной, с седыми, торчащими ежиком волосами, торопливом и подвижном! Испытывал ли он когда-нибудь душевные потрясения? Как он любил мать? Что было между ними в первые дни встречи? Сразу ли они поняли друг друга?
Катюша хотела себе представить отца юношей, но ей мешали его седые волосы, морщины у глаз, в углах губ, на лбу. Как будто Андрей Михайлович никогда не был юным, а вот всегда таким, к какому она привыкла, как к родинке на левой щеке матери. Он старел на ее глазах, но она не замечала ни того, как на его лице собирались новые морщины, ни того, как он бессонными ночами, беспрестанно дымя папироской, просиживал в кабинете до утра. Для нее отец был таким человеком, жизнь которого давным-давно улеглась в определенные берега.
– Спокойной ночи, папа!
– А мне?
Катюша молча потерлась лицом о волосы матери и, едва сдерживаясь от слез, внезапно защекотавших в носу, поспешно ушла к себе.
Отец и мать переглянулись. «Что с ней?» – спрашивал взгляд Андрея Михайловича. «Не будь слепым, увидишь!» – отвечали кроткие глаза Евгении Николаевны.
Глава четвертая
– Что же это, а? Вот оно как случается, – сказал себе Григорий, глянув в окно. Ноябрьское солнце едва отделилось от горизонта; зачиналось утро. На улице возле пристани, искрясь, серебрились гребни сугробов. – Такая славная была ночь! Да и спал ли я? Я все время чувствовал, что она здесь, рядом. Значит, не прошло. Странно. В таком состоянии я еще не бывал.