Делириум - стр. 20
А ведь такие неистовые берсерки потаённой опушки могли, могли почти невозможное. Мы с Вечериным не стали хубилганами.
Жил неспешно, рядом с небоскребом, набитом алмазами.
Ой, Боже мой, какой вид открывался на всю непопсовую Москву на косогоре за строительными ангарами!
За забором начинался высокий берег речки. На месте сегодняшнего Сити и прочих печальных свечек демократии был пустырь, заросший непроходимым бушем*, с кратерами тухлых болот, обрамленных мангровыми зарослями*. По речке плыли буксиры и белоснежные пароходы. Из-за спины могучие тепловозы тянули очереди масляных, пузатых цистерн. Справа от железной дороги неслись жирной змеёй фуры, красные пожарные мустанги и олдсмобили*.
А над головой парили голубые птицы, низко взлетавшие из Шереметьево. Конечно тут же, у завалинки, мясер на углях, огурчики солёные, сало, черняшка, лучок – все в таком моменте… И девушка Муся с зелёным ирокезом, худая мангуста, с глазами, полными слез, в лиловом море редких, диких подмосковных маков…
Часто ночью я ездил к Сучкову в Рабочий посёлок смотреть порнуху. Не то, чтобы я эту порнуху любил, просто у Сучкова был, во-первых, единственный на местности видеомагнитофон, во-вторых, ему регулярно менты привозили с завода пятьдесят литров портвейна «Лидия» в кислородных подушках, в третьих, всегда присутствовало великолепное угощение и, в четвертых, на такие именины в гнездо слетались табуны лучших философов, поэтов и драматургов.
И там со мной приключился странный ковельбот. Приехал, выпил, зачем-то собрал закуску, выпивку, всех замужних женщин и увел их в подвал. Сколько там мы пробыли, не знаю, но когда мы вернулись, застали целую шоблу озверевших мужей. Били почему-то моих спутниц.
Я, как мог, защищал своих подруг. Я числился великим художником и был неприкасаем в этом доме. Мне было позволено все. Поэтому взбесившиеся мужья меня нежно отпихивали. И я летел опять в апельсины. Почему-то пол был устлан тоннами апельсинов. Бабы визжали, мужики пыхтели, мне было печально и скучно. Я, прихватив тормозок*, отправился к себе на стройку.
Электрички в четыре утра не ходили. В те времена в четыре ночи мир останавливался, превращался в вакуум.
На платформе меня обнаружил наряд милиции. Их беспокоило одно: где мои ботинки? И действительно – ботинки исчезли. Тогда милиционеры дружно принялись искать мои драные кроссовки «San Shaen». Один они нашли быстро, но второй искали целых полчаса. Все же нашли под платформой. От предложения одеть их мне на ноги я благородно отказался.
На стройке я обнаружил несчастного господина в костюме. Он весь был покрыт цементом, в волосах блестели стразы металлических стружек. Это был главный инженер. Пил он в ресторане на Юго-Западной, а кой дьявол его отправил в Фили, было неясно. Это был самый несчастный главный инженер в моей жизни. Он уехал утром на Зил-130 в сторону лопнувшего в небесах заката, а я стал искать ключи от «Алмазного центра». Их нигде не было! Нужно было ломать замок…
Я двигался по основному маршруту, отклоняясь то в сторону детских воспоминаний, то в сторону ловли камчатского краба, то проваливался в яму подкорки литературной долгосрочной памяти. Двигался по Кропоткинской, с неимоверным усилием отрывая ноги от донных цеплючих водорослей. Вдруг