Даурия - стр. 84
Подбежав к солдатам конвойной команды, Кияшко гаркнул во весь голос:
– Здорово, молодцы!
– Здравия желаем, ваше высокопревосходительство!
Кияшко вернулся к политическим, спросил:
– Видели?.. А теперь, как истый русский человек, я поздороваюсь с вами по-русски… Здорово, ребята!..
Слова его прозвучали и замерли без ответа. Только чье-то одинокое «здравствуйте» робко раздалось в строю. Кияшко от неожиданности весь передернулся, прикусил губу. И вдруг затрясся от бешенства, заорал:
– Мерзавцы!.. Свиньи!.. Так-то вы отвечаете генерал-губернатору, начальнику края?.. Я, может быть, имел намерение облегчить ваше положение, а вы… – Он задохнулся от гнева, побагровел, судорожно хватаясь руками за бурку.
– Хорошего мы от вас не ждали и, кажется, были правы, – сказал ему чернобородый сутулый арестант.
– Что? Что ты сказал?.. В карцер мерзавца!.. Сейчас же! Немедленно!.. А всех остальных по камерам! – приказал он Головкину и без оглядки пошел прочь, вытирая перчаткой холеную бородку.
Политических, подгоняя прикладами, загнали в камеры. Двойной наряд надзирателей толпился в коридорах. Им было приказано при малейшем неповиновении пускать в ход оружие.
На следующее утро Кияшко решился на обход камер. В одной из камер он обратился к высокому арестанту с темно-русой курчавой бородой. Каргин, назначенный в конвой для сопровождения губернатора, взглянул на арестанта и вздрогнул от неожиданности. Он узнал в нем Василия Улыбина. Первым движением Каргина было желание спрятаться за спины других, чтобы Василий не узнал его. Но Василию было не до него. Кияшко спрашивал его:
– Как фамилия?
– Улыбин.
– Откуда родом?
– Забайкальский казак.
Седые брови Кияшко удивленно полезли вверх, гневно сверкнули глаза.
– За что сидишь?
– В приговоре сказано: за принадлежность к сообществу, поставившему себе целью ниспровержение существующего строя.
– Стыдно, братец… Позоришь честь казачества…
– Мне не стыдно, господин атаман, – отрезал Василий. – За мои убеждения и поступки краснеть мне нечего.
Кияшко вспыхнул, но сдержался, прикусив незаметно губу. Потом спросил безразличным тоном:
– Претензии имеешь?
– Никак нет.
Отойдя от него, Кияшко обратился к другому арестанту с такими же точно вопросами. Все были поражены тем, что резкий ответ Улыбина остался безнаказанным. Конвойцы двинулись следом за губернатором, но Каргин задержался и очутился на виду у Василия. Глаза их встретились. Он понял, что Василий узнал его, хотя ничем не выдал своего изумления. Голова Каргина как-то непроизвольно дернулась, словно хотел он кивнуть Василию. Но в следующее мгновение он выпрямился и твердо выдержал взгляд Василия, стараясь не показать своего смущения. Знай он Василия меньше, ему легко было бы назвать его мерзавцем, изменником казачеству и тем успокоить совесть и оправдать свое поведение при этой неожиданной встрече. Но ничего плохого он не мог сказать про Василия. Поэтому было тяжело ему видеть своего посёльщика в арестантском одеянии, с кандалами на ногах. «И что он про меня подумал? – мучился Каргин, шагая вслед за губернатором по длинным коридорам каторжной тюрьмы. – Поздороваться, скажет, побоялся, в трусости упрекать будет. Эх, лучше бы нам не встречаться…»
Раньше Каргин полагал, что на каторгу идут только отъявленные негодяи. Но теперь в нем шевельнулось сомнение: а так ли это на самом деле? И причиной всему явился Василий, на которого оставалось только досадовать за то, что ничего худого сказать о нем было нельзя.