Даурия - стр. 52
Пока батарейцев выстраивали в коридоре казармы, Кислицын замкнул пьяных дружков в цейхгауз и строго наказал дневальному не выпускать их оттуда. Ротмистр, сопровождаемый Филимоновым, два раза прошел вдоль строя, жадно внюхиваясь, не пахнет ли от кого-нибудь ханшином, и растерянно приговаривая:
– Странно, странно.. Ведь не слепой же я был!
– Бывает, – сочувственно поддакнул ему с плохо скрываемой издевкой полковник.
Сконфуженный ротмистр, извинившись за беспокойство, удалился. Тогда Филимонов приказал привести дружков к себе. Увидев Забережного, он укоризненно покачал головой:
– И ты, Забережный, здесь? Успел, значит. На твои деньги пили?
– Никак нет, ваше благородие, на ваши.
– На мои, говоришь?.. А помнишь, что я тебе наказывал? Смотри, в другой раз морду отшлифую и под суд отдам… Вы знаете, что вам могло быть за избиение офицера? Военный суд. Там разговор короток: виновен – расстрел. Ваше счастье, что молодцы вы у меня, а то быть бы вам на гауптвахте. – Он помолчал, прокашлялся. – На первый раз прощаю. Тридцать нарядов вне очереди и только.
…Отчаянный казак был Семен Забережный. Каргин хорошо знал это. И, шагая к Семену, подумывал о том, как бы сделать так, чтобы не обрести в Семене врага.
Семен сидел на лавке у окошка и чинил шлею, а жена его, Алена, поила чаем единственного своего сынишку, черноволосого и шустроглазого мальчика лет пяти. Завидев переходившего улицу Каргина, Семен равнодушно сообщил жене:
– Атамана черти несут. Обрадует чем-нибудь…
Каргин вошел в избу, распрямился и больно стукнулся головой о притолоку.
– Здорово живете.
– Доброго здоровьица, Елисей Петрович… Не замарайтесь у нас, шибко грязно живем.
– Ничего, ничего, – сказал Каргин, – не беспокойся.
– Проходи давай, гостем будешь.
– Да гостить-то, Семен, некогда. По делу я к тебе.
– По какому такому?
– Станичный атаман тебя вызывает. Нынче же велел явиться.
– Забавно… Что за дела у него ко мне завелись?
– Кто его знает, в бумаге не сказано, – слукавил Каргин, справедливо полагавший, что в подобном случае лучше всего прикинуться незнайкой.
– Один пойду или под конвоем?
– Что ты, что ты, паря! Какой может быть конвой для георгиевского кавалера? Один поедешь. Дам я тебе бумажку к атаману, с ней, значит, и кати.
Семен захохотал:
– Поедешь, говоришь? А на чем ехать-то? Конь-то у меня того… заболел. Ну ладно. Пехтурой покачу. Написал бумагу-то?
– Нет. Ты пока собирайся. А как пойдешь – зайди тогда к писарю. Он приготовит.
– Значит, клопов кормить отправляешь? В каталажку?.. Ну-ну, старайся, Елисей, прислуживайся богачам… Глядишь, заробишь еще медаль или крест, – зло сказал Семен, особенно нажимая на слово «крест».
Каргин постарался состроить из себя обиженного:
– Ты все язвишь, Семен… Конечно, дело твое. Только я тебе сказать должен, что стараться мне не из чего. К дьяволу, паря, такое старанье… Просто службу исполняю. И ты бы на моем месте был, так тоже бы исполнял, что предписывают. Ничего тут не поделаешь… А в каталажку мне тебя упекать не за что.
– Да я ничего. Сам понимаю – служба… Только ты бы прямо и говорил, что посидеть, мол, придется, тогда бы мне баба хоть хлеба на дорогу испекла.
– Хлеб не помешает. Знаешь поговорку: «Едешь на день – хлеба бери на неделю».
– Вот давно бы так, – криво улыбнулся Семен. Он повернулся к жене: – Выходит, Алена, хлеб печь надо… Припомнил, значит, мне Сергей Ильич залежь… Да ничего, я тоже молчать не стану, я расскажу про все ваши делишки.