Даурия - стр. 103
На перевале сонно никли в сугробах березняки, стояла невозмутимая тишь. За поворотом у просыпанного кем-то на дороге овса кормились серые куропатки. Они близко подпустили к себе кошеву. Потом тревожно крикнули и все разом рассыпались в придорожных кустах. На снегу дорожной обочины осталась узорная стежка следов.
– Куропатки!.. – вскрикнул Роман и тут же пожалел, что нет при нем ружья.
– Куропаткин? – не понял его вздремнувший Андрей Григорьевич. – Какой Куропаткин?
– Генерал Куропаткин. Не знаешь? – оскалил зубы Роман. – Укачало? На куропаток наехали, чуть не потоптали.
В Чалбутинскую приехали после полудня.
Над Аргунью, застилая китайский берег, лежала белесая полоса тумана. Дорога оборвалась вниз, запетляла по балке. В устье балки смутно маячила городьба, желтели ометы соломы. По узкому переулку выехали они на широкую накатанную улицу, повернули по ней вверх. Роман подбоченился, сбил набекрень барсучью папаху, натянул покрепче вожжи. Кони, зачуяв близкий отдых, перешли на крупную рысь. С гулким цокотом секли копыта обледеневшую дорогу. Едва проехали церковь с зелеными луковицами куполов, как старый Сивач повернул налево, к знакомым воротам.
Гостей увидели. На крутое крыльцо выбежал в красной рубахе Лука Меньшов. За ним высыпала орава дочерей. Самая расторопная, в накинутом на плечи пуховом платке, распахнула ворота:
– Въезжайте, въезжайте…
С крыльца басовито откликнулся Лука:
– Милости просим. Заворачивайте поближе к крыльцу. Да никак сам тесть приехал? Вот радость-то!..
Лука подбежал к кошевке, вцепился в козлиную доху Андрея Григорьевича, помогая ему подняться.
– Ну, здравствуйте! – отдышавшись, проговорил поставленный на ноги старик.
– Здорово, здорово!
Они обнялись и троекратно расцеловались. От Луки уже изрядно разило ханшином. Пожимая Роману руку, он оглядел его с головы до ног и удивленно произнес:
– Экий ты, паря, вымахал! Молодцом, молодцом…
– Однако давай, зять, веди нас скорее в дом. Заколел я, – переминаясь с ноги на ногу, сказал Андрей Григорьевич.
– Экий я недогадливый! – спохватился Лука и взял тестя под руку. – Пойдем, пойдем. – Потом оглянулся на дочерей и крикнул: – Клавка! Коней распряги, да живее!
В жарко натопленной кухне, поправляя на ходу чуть тронутые сединой волосы, встретила гостей Марфа Андреевна.
– Раздевайся, батюшка… И как это вы надумали? Мы вас ждали, ждали, да уж и ждать перестали.
– Надумаешь, ежели дочь про отца забыла. Заявились вот, – обрывая с усов и бороды ледяные сосульки, проворчал нарочито строгим голосом Андрей Григорьевич.
Марфа Андреевна, сметая с отцовских катанок снежный бус, оправдывалась:
– Не до гостей нам было. Запутались тут совсем. Назара-то у нас по осени на службу взяли. Только вырастили, женить собрались, а его, голубчика, и забрили.
– Что ж, на то мы и казаки. Даст Бог, героем вернется, ежели в меня вышел, – сказал Андрей Григорьевич и потрогал приколотый на груди Георгий.
Из горницы с рюмками на подносе и с пузатым графином в руке вышел, покачиваясь, Лука:
– Ну, как, тестюшка, хлопнем с холодку-то?
Андрей Григорьевич покосился на дочь:
– Уж не знаю, пить ли?
Марфа Андреевна рассмеялась:
– Вот еще новости! В гостях да не выпить.
Поднося налитую с краями рюмку к губам, Андрей Григорьевич приосанился, построжал лицом и громко поздравил: