Дарина - стр. 3
Случилось однажды, что Клавдия, бегая за озорником по улице, оступилась о бугор дорожный нездоровой ногой, да и упала навзничь, расколов голову о пыльный острый камень. Свидетели поговаривали, будто бы ворон чёрный её отвлёк на секунду, опустившись рядом и жутко прокричав что-то на своём, на птичьем.
Как бы там не было, Клавдию схоронили. А Пахом с того дня запил, лишившись враз смысла жизни. Перестал к лошадям подходить, только и делал, что горе в хмеле топил беспробудно. Лишь Данилку увидит, обнимет крепким хватом, обдаст перегаром, да кручинится, вспоминая любимую хромоножку.
– Себя не жалеешь, хоть о сынишке подумай. Кем вырастит без матери, да с пьющим отцом? Образумься и отворотись от печали, мужичина ты бестолковый! – говорили ему деревенские, видя, как безысходно упивается не на шутку здоровый детина.
Водили его в церковь, отговаривали от пьянства, заставляли окаянного молится, но всё без толку. Ну и шепнул ему тогда кто-то на ушко, что к Маре, мол, нужно сходить в соседнюю деревню вместе с ребёнком. Показать малыша, упасть в ноги к старухе, попросить за Данилку, она и отговорит от горя утраты да пристрастия к пьянству. Кто уж был тем советчиком, никому не ведомо, словно бы в пьяном бреду нашептали неизвестные.
Ну и на следующий день вместе с Данилкой поехал Пахом в соседнюю деревню, нашёл дом, где жила Мара, да и зашёл в низкую избу. Старуха сидела в углу, обрамлённая живым огнём, играющим на пропитанных салом нитях свечей и пряла пряжу.
Упал на дырявые коленки Пахом, вперёд поставил сынишку:
– Помоги, бабушка, не могу без жены ни дня прожить в трезвом уме и памяти. Зовёт она меня к себе в мир нави и нежити. Чуть ещё миг пройдёт и решусь на непоправимое! Да ведь Данилку не хочу сироткой оставить. Страшные мысли иной раз голову пьяную посещают – с собой забрать его к Клавдии. Чтобы там на том свете, вместе были, радовались, как и здесь наяву прежде.
– Что же ты от меня хочешь, неприкаянный?
– Избавления, бабушка. Ослабь цепи любви прошлой, не позволь ошейнику горя затянуться на шее моей ради отрока.
– Ну ка, иди сюда, – поманила Данилку старуха. – Какой красивый мальчик, свежий на личико и чистый в помыслах. Простодушный как пёс на привязи. Так и быть. Ради него избавлю тебя от муки сердечной. Но взамен попрошу схоронить меня, старую бабку, после того, как всевышний остановит ходики моего времени. Договорились, конюх?
– Как повелишь, бабушка, всё сделаю, чтоб избавиться от тёмного наваждения!
– Не любят меня здешние, сторонятся, слухи распускают о службе дьяволу. Не верь им, касатик. Одинокие крест свой несут не на шее, а в сердце. А я за это носочки узорчатые свяжу для твоего сына озорливого, пусть памятует старую бабушку, когда время придёт ей преставиться.
И с тех пор, отбило желание у Пахома прикасаться к выпивке. Стал он как прежде жить с заботой о сыне, и в любви к лошадкам. А к жене на могилку ходил, да грустил в меру, без лишней печали и усердия.
Как и полагалось, добрый нрав мужика не позволил забыть оказанной помощи. Стал навещать он старуху в соседней деревне, да помогать ей по хозяйству вместе с Данилкой. А когда говорили ему, что знается она с нечистою, то Пахом лишь отмахивался, отвечая, мол, всё то домыслы от невежества народного.
Именно он нашёл мёртвую, привезя старухе с утра молока козьего да хлеба ржаного. Мара сидела всё так же за прялкой в мрачном углу под потолком с паутиной, склонив мертвецки голову. Свечи не горели, а на столе лежали красивые узорчатые носочки, связанные точь-в-точь по ноге Данилки.