Цветущие вселенные - стр. 14
Он чувствовал её. Не кожей, не слухом – чем-то глубже. Её дыхание, лёгкое, как шорох листьев, но с хрипотцой, будто в груди у неё сидит зверь. Её запах – дым, пот, что-то медное, волчье. И главное – её взгляд. Он жёг ему спину, будто две раскалённые монеты приложили к лопаткам. Она смотрела не на драку, не на деньги… на него. И в этом взгляде не было страха. Было… узнавание. Как будто она видела сквозь него – крылья, ангельскую суть, грехи – всё.
Илья сглотнул. Его собственное тело вдруг стало чужим: пальцы знали, каково это – сжимать её бёдра, губы помнили вкус её шеи, а низ живота…
– Михайло, оставь! Она взяла куш честно, – прошептал он тихо, большене ощущая малышку за спиной.
Словно и не было никого там, и не дышит. На слух он не жаловался. Поймал себя на мысли, что хотел бы ощутить опять. Ищет этого. Ведь оборотень за спиной, это всегда опасность. Но Руна не знает этого. А ему бы невестись на это и не желать врага своего, дабы бога не гневить.
Зато Косолапов обиженно пыхтит, под звуки проворачивающегося ключа, и возни с щеколдой кого-то из унтер-офицеров.
Конвойный рябой, с лицом, будто изъеденным оспой, шаркнул сапогом по порогу. Его глаза – мутные, как у старой лошади – скользнули по женщинам, задерживаясь на худеньких фигурках. Лампа в его руке качнулась, отбрасывая прыгающие тени на стены.
– Бабы! – гаркнул он так, что с потолка посыпалась труха. Голос – хриплый, пропитанный дешёвой водкой и казарменной бранью. – Кто в баню желает? Натопили от души, мать вашу!
Плюнул в угол, едва не задев Руну, которая сидела, как тень.
Мужики зашевелились, как голодные псы у мясной лавки. Один уже причмокивал:
– Эх, хоть глазком, хоть одним…
Рядовой внезапно развернулся, ударив прикладом по косяку – треск разнёсся по избе.
– Только бабы! Мужики – потом! А кто сейчас сунется – тому в морду кипятком полью, сукины дети!
Бабы вышли и направилась в баню первая партия. Мужики все дела забросили, к трем маленьким окошкам, что во двор смотрели, прильнули. Ждут угощение для глаз.
– Зачем это? – усмехнулся Илья.
Косолапов мечтательно улыбнулся.
– Так ведь запруда рядом. Всегда найдется несколько желающих окунуться.
Что ж и мужиков понять можно, и баб. Илья тоже сел, недалеко, наблюдая, как мужики затихли, задремали, пока кто-нибудь не гикнет, не оповестит о начале зрелища. Он и сам задремал, видя почему-то во сне не бывшую любовницу, а Руну. Встрепенулся от визга, четверть часа спустя.
Визжали бабы, выбегая из бани, в чем мать родила.
– Волчица! Свят-свят, прости господи! Спаси и сохрани! Волчица. Ведьма-Ведьма.
Они вопили голося, кто во что горазд. Мужики посыпали с охраной во двор. Этапный двор все равно частоколом огорожен. В центре ворота, а калитка у бани, за которой запруда.
– Отставить! Прекратить истерику. Этап стройся, – завопил, срывая голос главный конвойный офицер.
Он и сам в одной рубахе и штанах, выскочил, как есть из избы-казармы. От окрика народ пришел в себя. Волна паники, не остыв, махом не улеглась.
– Я сказал, построились.
Бабы прикрыли сиськи руками, а причинное место длинными волосами. Оголили жопы. Заставляя мужиков бочком вдоль частокола поменять угол зрения. Всем хотелось потешить взгляд, раз по-другому никак не выходило.
Конвойный офицер, толстогубый, с лицом, напоминающим плохо выпеченный пирог, вырвался из толпы. Его сапоги гулко шлёпали по грязи, а пальцы нервно дёргались у кобуры.