Цветущие вселенные - стр. 10
Он не стал возражать.
– Эх, дурак ты, – мужики гикали. В его связке шли еще трое. – Молодка та-ка, собой других почище.
Илья молча, смотрел вслед. Иванна верно говорят, молода, пышна, розовощекая, волосы кудрявые так и лезут на глаза черные, как у лисы.
– Саму лутчу пору, нету у ней запору. Не вороти нос, – советовали бывалые.
– А то ж гляди, терпеть до города, там дурех, цена полтина.
– Да, ты мож обижен природой?
– Закрыли рты, рвань, – рявкнул солдат.
Он сравнялся с их связкой, косым взглядом скользко срезал по узлу в руках Ильи.
– Иванна баба не промах. Ямочки на щеках вох-вах какие. Играет девка, подать успевай собирать. У тебя, там это?
Тот пожал плечами.
– Шаньги, яйца, и похоже кислое молоко.
Улыбнулся рядовой.
– Эх, – выдохнул. – Хороша бабец.
Илья стиснул зубы так, что челюсть свело судорогой. Где-то под рёбрами заныло – не рана, не болезнь, а что-то глубже, будто кто-то копался в его внутренностях тупым ножом. Он видел, как под грязным платком мелькнул рыжий локон – выцветший, но всё ещё яростный, как осенний лист перед тем, как сорваться. "Чёрт возьми, она же худая, как зимний волк", – пронеслось в голове. В носу защекотало – он чуял её запах даже сквозь вонь гнили и пота: чернильные орехи и та самая дикость, что когда-то заставила его сглотнуть слюну в княжеской спальне. Он лишь провёл языком по зубам, реагируя на ярость. "Чем питается?.." Да если б он хоть на минуту отпустил поводья своей природы.
– Все милашу высматриваешь, – Косолапов хрипло засмеялся, плюнув под ноги. Его жирные пальцы теребили чётки – подарок какого-то монаха за "богоугодное дело" по этапу. – Она не ангел.
Илья не ответил ему. Тот все же мужик из крестьянских, из краев Забайкальских нищих и убогих, настолько что возбуждала сострадание в проезжих. Вырвался в Москву, хотел копейку нажить, кусок свободы урвать. Прогорел Михайло. Так сильно прогорел, что не имел возможности достать хлеба на предстоящий день. На воровстве и повязали.
Илья промолчал, сплюнул в сторону. Здесь бессовестный произвол стал обычаем, слабости не прощались.
А затем замер. Его крылья – невидимые, сломанные ещё в той войне, что люди называют Крымской – дрогнули под мундиром. "Ангел…" Как же он ненавидел это слово. Они все видели в нём волка, чудовище, а не того, кто когда-то стоял у Престола с мечом в руках. И теперь эта девчонка с глазами, как два куска сибирского кедра , могла быть ключом к переходу – тому, что сводил с ума императорских агентов полвека.
Иванна потянулась к его сумке с провиантом, её пальцы – удивительно пошлые среди всеобщей грязи – скользнули по ремню. Она знала, что делает. В её улыбке было что-то нехорошее, чего не должно быть у девки: знание, как шепчется камыш на ветру, как пахнет кровь.
– Илюшенька, давай ты, – улыбнулась ему по-девичьи, довольная подаяниями. – На привале подходи.
Илья сжал кулаки, чувствуя, как под кожей шевелятся перья – те самые, что когда-то были белее снега, а теперь почернели от человеческой крови. Его взгляд метнулся между Иванной, копающейся в сумке с уверенностью давней любовницы, и Руной, которая шла позади колонны, спотыкаясь о собственные кандалы. "Боже правый, она же еле ноги волочит", – пронеслось в голове. Но в каменных записях чётко значилось: "Убийца с руками альбиноса" – а у Руны пальцы были именно такими, бледными, как кости, торчащие из могил.