Чужая. За гранью безумия - стр. 10

— Да, я слышал что-то такое, — тихо произнес Никита.

— Твои расширены.

Лукашин чуть улыбнулся и обвел гостиную свободной рукой.

— Здесь темно.

— Думаешь, дело в этом?

— Думаешь, нет?

Я в смятении облизнула губы, и взгляд Никиты прикипел к ним, став ещё темнее. Мне вдруг захотелось поднять руку и провести кончиками пальцев по его щеке. Их даже закололо от фантомного ощущения этого прикосновения.

— Камин, — шепнула я, не переставая тонуть в своих эмоциях и темном омуте его глаз.

— Камин? — переспросил Ник, на пару миллиметров подавшись навстречу мне.

— Твое лицо… и твои глаза… освещает пламя камина.

Угольно-черные зрачки с янтарной каймой словно вспыхнули. Жар, лизавший мои щеки, усилился. Сознание плыло, вычеркнув из памяти события прошлых дней, этого вечера и даже последних часов. Осталась лишь потребность в тепле, живительную силу которого я жаждала испытать сейчас больше всего. В тепле, которое, как я знала, были способны подарить губы чертового Лукашина.

Он как-то грустно улыбнулся и убрал с моего лица непослушный локон.

— Пора спать, Амели, — шепнув это, Никита на жалкую долю секунды коснулся большим пальцем уголка моей нижней губы, пропустив ток по застывшему в ожидании телу. Но прежде, чем я смогла осознать свои ощущения, Лукашин убрал руку и отодвинулся.

— Спокойной ночи, — хрипло сказала я, отдала ему бокал и встала, как мне показалось, слишком порывисто. Как человек, который торопится сбежать до того, как совершит непоправимую ошибку.

— Спокойной ночи, — эхом откликнулся Ник. А когда моя нога оказалась на первой ступеньке лестницы, добавил: — Твои тоже.

4. Глава 4. Никита

— Твои тоже, — негромко произнес я, уронив голову на спинку дивана, и закрыл глаза.

Чтобы не видеть поднимающуюся по лестнице Амели. Чтобы попытаться обмануть себя тем, что зрачки у нее расширились из-за коньяка. Чтобы придумать миллион причин, почему мне показалось.

Темнота.

Слишком крепкий напиток для нее.

И, как оказалось, недостаточно крепкий для меня.

Я сбежал от вопросов отца. Прикрылся тем, что всем сейчас лучше поспать, и ушел в гостиную с бутылкой коньяка. Чтобы подумать, что мне делать дальше. Чтобы найти тот самый миллион причин и решить, как вести себя с Резкой дальше. Но вместо этого — одно прикосновение, второе, третье. Каждое, как сворованное напоследок, а губы…

Я смотрел на губы Амели и душил в себе желание стереть и без того ничтожное расстояние между нами. Гнал из памяти прошлых поцелуев. Пытался забыть, какими нежными, теплыми, мягкими могут быть губы Резкой и… Один черт, не устоял и прикоснулся к ним.

На мгновение.

Всего на одну мимолетную секунду.

Вскользь.

Ощутил покалывание на кончиках пальцев и… остановился. Пока полыхнувшее по венам безумие не утопило остатки разума.

Это все коньяк.

И нет, это нихрена не коньяк.

От него не сушит губы и не захлестывает возбуждением. От него не обостряются ощущения, зрение и слух, а я слышал и чувствовал дыхание Амели. И лучше бы не видел, как она провела языком по губам. Лучше бы не позволял себе думать о том, что Резкая могла хотеть того же, что и я. Ведь сорвавшаяся с привязи фантазия не стала ждать разрешения. И не остановилась на поцелуе.

Я воочию видел, как подрагивают ресницы Амели, и чувствовал ее дыхание на своих губах. Слышал, как разгоняется ее пульс в ответ на гулкие удары моего. Подталкивающего запутать пальцы в распущенных волосах Резкой. Подсказывающего прихватить губами ее губы и нежить их, умоляя разрешить оторваться на вдох.