Чуров род - стр. 14
– Ишь, пры́нцарь сыскался! – скажет тётка да окошечко-то и захлопнет.
– Окромя Косточки-т свово нешто и сыском не сыскать, Катьша? – баушка! – Мо́рок один с ими, с охальниками-крамольниками. Корми тут кажного… рожна им пирожного… – Кажется Катюшке: та́к бает баушка Чуриха – ручонками щёченьки подмяла, лапушка, – сидит тих-тиха́ – ни хитринушки у нашей что Катеринушки, ни лукавинки – сидит детинушка – ушки на макушке – послухивает…
Носочек какой, чулочек штопает, чтоб целёхонек был носочек-то, без единой без дырочки… Чулочек… носочек… иголочка лучиком серебристым вонзается в подушечки-душечки пальчиков – упругие розовые виноградинки…
Вот штопает-штопает наша лапушка – пальчики-пуховочки и поисколет совсем. Штопала-штопала – пот проливала – носок-чулок… носков ли чулков… носков-чулок… понаштопала… чтоб тебя…
А после опрометью к платяному к шкафу – и вдыхает аромат белья новёхонького, что лежит большущими плотными стопками: то Катино и Галинино приданое, так-то вот! Ин дух захватит: сколько всего – и тебе в горошек, и тебе в цветочек, и в полосочку-линеечку, и в клеточку – только и осталось взамуж выйтить, ей-божечки! Аль исписать буквицами…
А потом зажмурится, носик блаженно сморщит: сахарцом да мучицею пахнёт! – то наволочки отдельные-особельные, для варений-печений припрятанные!
А уж как хочется глупышке нашей, ладушке-душечке соснуть да на сладкой подушечке, ох как хочется-а-а!
– А Киньстинькин-то твой по батюшку хто будет?
– Почему «мой»? – вспыхнет Катя наша, что зорюшка ясна, что девица красна! – Никакой он не мой!
– Ну будет баскалы́читься-то! – А Катя молчком помалкивает: губу, ишь, закусила – и сидит, молчуньей молчит. – О, о, зазналась, что вошь в коро́сте! Как, грю, величать-то его? Онемела не то, пава, ишь!
– Ну, Павлович…
– Это, стало, отца евойного, покойного… тьфу, живёхонек ить – возьми его нелёгкая… стало, Павлом кличут… А он, Павел-то, чей будет, чьего роду-племени?
– Павел Фёдорыч! – и зыркает, и зыркает: дырку продырявит, кудрявая!
– А дед… Хвёдор?..
– Вот уж про деда не знаю-не ведаю: потому речь не вели! – сейчас укусит, окаянная! Ну Катя! Ровно собака ки́дается!
– И чтой-то они будто нерусские, а? Не знаешь, Катерина. Какой они нации, а?
– Не знаю… и знать не хочу…
– Ишь, разошлась, что лёгкая в горшке… «не хочу»! А захошь, так поздненько будет! То-то! – Катя молчит сызнова: зубы стиснула – и помалкивает! – Нерусь чёртова, а! И вьётси что вьюн вкруг нашей-то полоротой – а ей что: завей горе верёвочкой!
– Да русские они, русские! – в сердцах крикнула: дюже сурова-сердита… а хороша-а-а… поди ты… – Имена-т – всё ж не неметчина – родное, милое…
– Э-эх! Дурища! Имена! Как люди-то сказывают: дескать, всяк-то калмык Иван Иваныч, а всяк чувашин Василь Иваныч! Вона! А ты: «имена»! Наминать их не станешь, имена-то! Это он, можа, тольки и сказалси что Василь Иваныч, а наджабь ты его – он и выйдет Чёртушко Антихристович! Свят-свят-свят! С нами силы небесные!.. Н-но! Не успеешь и запречь! Прости Господи! И не перечь! И гора с плеч! И чтоб я боле и видом не видывала его возля́ тебе, слышь, что ль?
– Не слышу! – огрызнулась Катя, на баушку зыркнула.
– Так ты слушай ухом, а не брюхом! Хивря! И послал же Господь на старость-то лет! – и почитай уж вдогон крикнула: – И хто б они ни были – всё не нашенски, не коченёвские!..