Чудодей - стр. 7
Батаня не осерчал, но обниматься не стал. Замер в моих руках да затих наконец-то. Постояв немного, я отнес его на полати и сел рядом.
— Что делать-то надобно? — спросил, собравшись с духом. — Негоже их под открытым небом оставлять. Будь они людьми — схоронил бы. А с ними — не знаю, что делать.
Батаня молчал. Я почему-то думал, что, издав наконец-то хоть какие-то звуки, он со мной заговорит, но нет. Посидев немного не двигаясь, он вдруг запустил покрытую мехом ладошку себе в шерсть, собрал немного чуди и… размазал ее по моей руке. А потом показал на чистую руку и кивнул на сени.
— На них нет чуди! — запоздало осенило меня.
И правда. На шерсти умерших чудиц не горело ни единой синей искорки. Это было странно. “Чертовски странно”, как говорили в Бесчудье. Здесь у нас черти да бесы были лишь разновидностью чудищ, изредка вырастая до чудовищ. Одни из многих. Тем удивительнее, что в иномирье именно чертей поминали постоянно, в то время как про остальных будто и забыли вовсе.
— Успел собрать кто-то? — подумал я вслух, мысленно возвращаясь к загадке. — А умерли тогда почему?..
Тут Батаня снова поднял на меня глаза и выразительно провел лапкой по тому месту, где в слошном мехе должно быть горло.
— Убили?.. — выдохнул я изумленно. Несмотря на очевидные, наверное, подсказки, нужный вывод сделать не получилось: уж больно невероятным казалось предположение. Ну правда, чудиц — и убили? Никогда о таком не слыхивал.
Но в желтых глаза Батани, которые я, кстати, видел не так уж и часто, не промелькнуло ни тени сомнений. Убили — и банника, и дворового, и суседку.
— И что делать-то теперь?.. — впервые за последние полвека я был готов схватиться за голову. — С местными поговорить надо. Со Старостой и с домовым его. И баганом с табунником.
Батаня согласно кивнул и сложил лапки, жестом показывая — мол, спать ложись.
— Да какой уж спать… — пробормотал я.
Но спать и правда было нужно. Завтрашний день обещал быть насыщенным. И все-таки, прежде чем улечься, я снова сходил на улицу и убрал тела чудиц под крыльцо. Никакой зверь их не тронул бы, а человек — не увидел, но казалось мне неправильным оставлять домовых смотрителей под открытым небом, заслоненным одной лишь крышей без стен.
И все-таки, наверное, надо будет их как-то похоронить. Не по-людски это — оставлять все как есть, да и не по-чудьи тоже. Наверняка обряд какой был, да только я его не знал. Чудодей-то я всего три десятины, вековой мудрости пока не набрался.
***
Спал я плохо. То ли от страха, то ли не желая тратить чудь на место, где убили собрата, Батаня собрал все чары и окутал ими только лишь полати над моей головой. Сам же он забрался в свою скудельницу, туесок с которой я поставил здесь же, возле подушки, и просидел в ней всю ночь, шумно ворочаясь.
Я же провел остаток ночи в неуютной дреме, которая часто настигала меня, случись нам с Батаней ночевать в лесу или в поле, но никогда раньше — под надежной, казалось бы, защитой деревянных стен справной хаты.
Утром мы через силу позавтракали уже вполовину не такой вкусной снедью — без суседских чар мясо заветрилось, высохло, простокваша скисла еще сильней, став неприятно теплой, а рыбный пирог начал не слишком приятно попахивать, и собрались в дорогу.
Тревожить людей с раннего утра чудской жутью я не хотел, а потому отправился на пастбище, прихватив туесок с Батаней с собой. Обычно я оставлял его в хате, чтобы не таскать лишнюю тяжесть за собой. Но сейчас я просто не мог оставить моего друга в доме, где безжалостно расправились с такими же, как он, чудицами.