Четвёртый брак чёрной вдовы - стр. 21
Рука ее дрогнула, и сахар, который она добавляла в чашку с рисовой кашей, просыпался на скатерть.
- Вы бы не утруждали себя, донья, - сказал Хоэль.
- По-моему, кто-то обещал молчать, - напомнила Катарина и поднесла к нему ложечку, наполненную кашей.
Лусия вытаращила глаза и позабыла есть, наблюдая, как Катарина кормила мужа – медленно, ложку за ложкой, не выказывая ни брезгливости, ни раздражения. Когда чашка опустела наполовину, Хоэль мотнул головой, показывая, что достаточно.
Катарина отставила чашку и взяла салфетку, чтобы промокнуть ему губы. Он не понял и сначала дернулся в сторону, но потом позволил себя вытереть. Прикасаясь к его рту, Катарина даже через ткань ощутила твердость его губ. Будто выточены из камня, но такие нежные, когда… целуют. Зачем он поцеловал ее тогда? Все это время она думала, что тот поцелуй был судьбоносным, и что сердце блестящего генерала дрогнуло так же, как и ее сердце, но… Генерал не запомнил ее. Кто знает – может, он целует всех женщин, которых спасает.
Ей стало грустно от подобных мыслей. А ведь она клялась, что больше не станет растравлять душу из-за прошлого.
- Что вам угодно теперь? – спросила она как можно равнодушнее. – У нас рисовый пудинг и рисовые биточки…
- Дайте попробовать и того, и того, - проворчал он, отчего-то мрачнея.
И хотя Лусия метала гневные взгляды, Катарина положила на тарелку ломтик пудинга с вялеными абрикосами, и пару биточков с зеленым горошком и сливочным соусом.
Хоэль съел кусочек биточка и мотнул головой, отказываясь. Попробовал пудинг – та же история.
- Кофе? – предложила Катарина.
- Благодарю, с кофем справлюсь сам, - ответил он хмуро.
Она поставила перед ним фарфоровую чашечку, и с состраданием смотрела, как муж осторожно зажимает чашку в ладонях и наклоняется к самому столу, чтобы отхлебнуть напиток. Сколько времени пройдет, пока он поправится окончательно?
Сделав глоток, Хоэль замер на пару секунд, а потом выплюнул все обратно в чашку.
Девушки, прислуживающие за столом, едва не уронили подносы. Лусия протестующее вскрикнула, а Катарина только сжала салфетку, призывая себя к спокойствию. Всякий раз, когда она проявляла сентиментальную жалость по отношению к своему мужу, он сотворял что-нибудь гадкое. Намеренно хотел разозлить ее?
Но Хоэль, похоже, и сам понимал, что поступил неподобающе, и извинился:
- Прошу прощенья, доньи, но это пить невозможно. Это какая-то поросячья моча, а не кофе.
- Мне сейчас станет плохо, - еле выговорила Лусия и прижала салфетку ко рту, отворачиваясь.
- Нет, вы не подумайте, - заверил ее Хоэль, - я поросячью мочу не пил, но говорят, это самый мерзкий вкус, который можно вообразить. Вот это, - он посмотрел в чашку с кофе, - по вкусу – сущее оно. Я как попробовал, сразу подумал – ну точно по вкусу, как…
- Не надо повторять, – оборвала его Катарина.
- А, я и забыл, что я пенек, - спохватился Хоэль. – Простите, донья, но вашу кашу в трех видах я ел, чтобы вас не обижать, только хватит такого счастья. Дайте лучше простого хлеба. Его испортить труднее. Надеюсь, - он помолчал и буркнул: - Много я жрал того, о чем вам, доньи, и знать не надо, но вот эта стряпня – это издевательство какое-то. Я бы выгнал кухарку взашей.
Служанки отвернулись, скрывая улыбки, а Катарина готова была засунуть салфетку мужу в рот, чтобы замолчал, наконец, но сказать ничего не успела, потому что ее опередила Лусия: