Часы с лягушкой - стр. 6
– Тем хуже для них. Незачем высоким лицам связываться со всякой шпаной и оказывать ей взаимовыгодное покровительство.
– Ну… им виднее, с кем связываться. Но речь не о том. Мы могли бы предложить Оболенскому деньги. Даже очень большие деньги. Но как нам известно – он «мзду не берет». Мы могли бы физически устранить его, но эта акция, пожалуй, ничего бы не дала…
– Так что вам надо? – Иван Трофимович терял терпение из-за наглости незнакомца.
– У нас есть предложение. Точнее – совет. Вы должны, товарищ генерал, позаботиться о своем офицере, но главным образом – о его семье.
– Вы угрожаете?..
– Мы предлагаем. Ваша прямая обязанность, ваш долг – обеспечить безопасность жене и детям Оболенского. Поверьте, мы не сторонники подобных акций, мы действуем цивилизованными методами, но что поделаешь – у бизнеса свои законы. И они посильнее законов государства.
– Ваше предложение несколько запоздало, – сухо ответил генерал. – Вчера я подписал приказ об отстранении полковника Оболенского от расследования с последующим увольнением со службы.
Было долгое молчание. Как будто растерянное.
– И на каком основании?
– Вот это вас уже никак не касается. Это совершенно внутреннее дело Министерства внутренних дел».
Так красиво ответил Иван Трофимович и положил трубку.
Установить, кто ему звонил и откуда, не удалось. У современных жуликов большие технические возможности.
– И что будет? – спросила мама. – И за что тебя уволили?
– В свое время узнаешь.
Мы с Алешкой тоже об этом узнали в свое время. К сожалению, не сразу.
Дома у нас началась какая-то странная жизнь. Все время какие-то секреты, шепотки, недомолвки. У нас так никогда не было, никаких секретов друг от друга. Даже Алешка не всякий раз вымарывал в дневнике записи о «плохом поведении в классе и в рекреации». Впрочем, он их не столько вымарывал, сколько исправлял. Закрашивал мазилкой «вредную» запись, сделанную Любашей, и поверх нее писал другую. Лешка, я говорил, здорово рисует. И поэтому, наверное, здорово может скопировать любой почерк. Правда, «правильнописание» у него хромает больше, чем у Винни-Пуха. Однажды мама прочитала вот такую запись: «Расказзал на уроки пра варону и лисицию. Атлична!» – и задумчиво сказала:
– Что такое случилось с Любовь Сергеевной? Может, заболела?
– Да, – сказал Алешка, забирая дневник. – Она чихает, и у нее рука от этого дрожит.
– Чеххает и дражжит, – вздохнула мама.
Обошлось без угла и «подзатылка».
Как-то все это странно. Как-то тревожно.
Через несколько дней папа опять собрался в командировку. На этот раз надолго, как он сказал, почему-то глядя в сторону.
В прихожей, куда мы все вывалились проводить его, он не пошутил, как обычно, только обнял маму и кивнул в нашу сторону:
– Ты им все правильно объяснишь, да?
Мама как-то странно взглянула на нас и стала поправлять свои красивые волосы вздрагивающей рукой:
– Не беспокойся, Сережа. Они все поймут, они не дурачки.
И папа ответил тоже странно:
– Вот это меня и тревожит. Берегите маму, – сказал он нам. – Что бы она вам ни сказала, это все будет правильно. Но вы ей не верьте.
Опять странные слова…
И с этими странными словами папа ушел. Вернее, уехал на той же красной машине с кожаным верхом.
И дом наш сразу опустел. И елки нет, и папа уехал. И мама ушла в ванную.