Частичка тебя. Мое счастье - стр. 9
— Так, что происходит? — я стаскиваю с носа очки, просто потому что наблюдать этот цирк в подробностях у меня нет никакого желания. — Смею напомнить, вы — в больнице. И вот это все… Вы ради этого сюда приехали? Так я не заказывала петушиные бои, вы точно ошиблись адресом.
И ведь ни один из двух взрослых, мать его, зрелых поганцев, не желает мне отвечать. Таращатся друг на друга, будто пытаются испепелить взглядом на месте.
Нет, определенно я лишняя в этом страстном любовном дуэте.
— Что ж, была рада вас видеть, — на пределе терпения подвожу черту я, — пойду посплю, пожалуй.
Еще до того, как я успеваю развернуться обратно, в свой коридорчик, происходит сразу две вещи.
Ник плавным движением поднимается на ноги и тяжелая ладонь Тимирязева падает на мое плечо, заставляя остановиться.
Я с трудом удерживаю себя на месте — на самом деле мне хочется шарахнуться от него, как от прокаженного. Его касания жгут. Как жгут неисполнившиеся мечты, нереализованные надежды…
Я дура, да, я помню. Всегда ей была.
Пытаюсь снять его руку с моего плеча — а он ловит меня за ладонь и стискивает её, и вырвать руку из его хватки, не распрощавшись с парой пальцев, кажется нереальным.
— Нам надо поговорить.
— Она не хочет, — тихо произносит Ник.
И это почему-то бесит меня еще сильнее, чем все остальное. Какого черта он опять на себя берет?
— Я за себя сама отвечу, Николай Андреевич,— сквозь зубы цежу я, впиваясь в серые глаза Ольшанского с острой злостью, — без суфлеров.
— Хорошо, ответь сама, — Ник говорит будто на пределе терпения, — я надеюсь, что он тебя услышит.
Нет, определенно надо было слать их матом.
Вопрос лишь только в том, что любое слово в моей голове проходит цензурирование, особенно когда речь идет об общении с коллегами по работе.
А эти двое — мои коллеги.
Ужасно, но факт.
— Я хочу поговорить с Артемом Валерьевичем наедине, — холодно улыбаюсь я.
Этого ответа Ник, кажется, не ожидает. Лишь жестче стискивает зубы — о, я знаю этот жест, когда Ольшанский бесится от чужого упрямства, но вместо того, чтобы продолжить спор, Ник наклоняется и вытаскивает из-под кресла спортивную сумку. И как я раньше её не заметила?
Видимо, просто было не до того?
— Какая у тебя палата? — звучит сухой вопрос.
— Двести семнадцатая, — отвечаю я на автомате, скорее от удивления, а потом спохватываюсь, — тебе вообще зачем? Тебя не пустят!
— Да ну? — Ник ядовито изгибает бровь. — Ну тогда пускай медсестрички сами тащат два кило твоей одежды, косметичку, три литра минералки и три кило фруктов. Потому что тебе я это нести не позволю. Не после того, как ты на моих глазах со скамейки встать не могла.
Такого яростного отпора я не ожидала. И слова возражений как-то заканчиваются, что вполне устраивает Ника, сверкнувшего глазами и двинувшего по коридору.
Я слышу, как он добирается до стола дежурной медсестры, как на три тона ниже любезно просит у неё разрешения пройти в палату.
И ведь…
И ведь его пропускают!
А я так надеялась на вселенскую женскую солидарность!
— Ну вот мы и одни, Снегурочка, — хрипло выдыхает Тимирязев за моим плечом, требуя внимания, — и ты можешь залепить мне столько пощечин, сколько твоей душе угодно.
Ох, дьявол!
Я понимаю, насколько я поспешила, сорвавшись на Ника.
Потому что вот это вот все…
Я совсем не готова к этому.