Часовой Большой Медведицы - стр. 3
Словно Мюнхгаузен, вытаскивающий себя из болота, Мишка с неимоверными усилиями поднялся. Кряхтя и постанывая, занес он ногу, чтобы пинком загнать чемодан-предатель под полку, когда луч солнца, скользнувший по замкам, исправил тому злорадную усмешку на тоскливую мину.
При взгляде на понурый раритет желание мстить пропало, и Канашенков, невнятно бормоча ругательства под нос, вышел в коридор и направился навестить проводницу в надежде разжиться чаем.
После вежливого стука за дверью убежища проводников раздалось надсадное кряхтение, гулкий кашель и непонятный скрип. Дверь отъехала в сторону, и Мишка недоуменно уставился на сутулого старичка в тужурке проводника, с отливающей зеленью окладистой бородой и такой же, зеленоватой, кожей. Из-под форменной фуражки виделся длинный, похожий на корявую ветку нос. Уперевшись в дверной косяк сухими и тонкими пальцами, старичок вопросительно взглянул на юношу и прокашлял:
– Слухаю вас, молодой человек. Чаво изволить желаете?
– А… это… тут вроде бы женщина должна быть, – оторопело произнес Мишка, с удивлением разглядывая проводника, – ну мадам, такая вот… – Он несколько раз взмахнул руками, обрисовывая наиболее выдающиеся формы, запомнившейся ему проводницы. – Я хочу ее…
– Выражайтесь яснее, товарисч! – проскрипел проводник, назидательно поднимая палец-сучок кверху. – Мадамов мы тут не держим, нетути таковых в прейскуранте. Так что вы меня не задерживайте и говорите яснее, чего вам: чаю али кофию? Какавы предложить не могу, она, как и мадамы ваши, в прейскуранте не обозначена. А других напитков не держим-с.
– Тогда мне чаю, пожалуйста, – чуточку осмелев, пробормотал Канашенков. – С сахаром, если можно. Он-то в прейскуранте обозначен?
Уже направляясь к себе со стаканом чая, Канашенков расслышал, как за его спиной, разговаривая сам с собой, возмущенно бурчал проводник: «Ишь ты! Мадамов яму подавай! Фулюган форменный! Почему форменный, говоришь? Так ен же в форме! Как только таких фулюганов в милиции держуть…»
Неторопливо выпив чай, отдающий мятой, хвоей и еще какими-то лесными травами, Мишка подмигнул чемодану, выставившему любопытную рожицу из-под полки, и завалился спать. Завтрашний день, по всем приметам, должен был стать донельзя интересным и принести с собой кучу новых впечатлений. Он даже не предполагал, насколько день грядущий его впечатлит.
Среда. Неделя первая
Солнце пылало над городом – пылало так, что все небо в зените стало белым, словно расплавленный металл. Под жаркими солнечными лучами люди теряли всю свою неспешность, вальяжность и самоуверенность и торопливо искали укрытия в тени домов и под полосатыми навесами уличных кафе.
Канашенков в полном изнеможении в очередной раз – десятый? двадцатый? тридцать четвертый? – бросил чемодан на мягкий асфальт. Он пребывал в тихом и унылом отчаянии. В багаже нашлись бы и джинсы, и футболки, но ему хотелось явиться на свое первое место службы в форме – и это стало роковой ошибкой. Первой, но далеко не последней.
Новенькая милицейская фуражка отказывалась занимать положенное ей по уставу место на два пальца выше бровей ее хозяина и крутилась на коротко стриженной и взмокшей от пота голове так, что не будь шаровое шарнирное соединение к данному моменту изобретено, Канашенков непременно придумал бы его сам.