Часова - стр. 18
Все еще стараюсь делать хорошую мину при плохой игре, осторожно спрашиваю:
– А… я тут при чем?
– При том… да вы по видеокамере посмотрите запись-то!
Смотрю запись, вижу гроссмейстера с топором, который направляется к дереву в форме шахматной пешки, взмахивает топором…
…прыжок – как-то наискосок, первый раз вижу, как дерево прыгает, вырывая корни из земли, хоп – и вот уже дерево перепрыгивает своего лесоруба, больше ничего – только перепрыгивает…
…гроссмейстер, или кто он там, падает замертво.
– Это вы… это вы их подговорили…
Презрительно фыркаю:
– Ну а что вы хотели, вообще-то это нормально для шахмат, что же они еще по-вашему должны делать?
– А если они в город пойдут?
– Ну, где вы видели, чтобы деревья в город ходили? Или… – многозначительно смотрю на него, – или видели? Шизофрении в роду не было?
– Да нет, вроде… хотя если на тещу мою посмотреть, так вылитая шизофрения и есть…
– Так что я тут не при чем, это вы с ними разбира… да что разбирайтесь, я вам даже триггер могу подсказать, они так на пилы и топоры реагируют, если без топора в лес пойдете, ничего с вами не случится. Нет, ну если хотите, могу, конечно, провести с ними сессию, это обойдется в пятнадцать тысяч…
– …рехнуться можно… нет, спасибо, разберемся как-нибудь…
Он идет к двери, на полпути одергивает себя, что вышагивает по клеткам, нарочито наступает на линию, сжимается в страхе, что случится что-то плохое, – исчезает за дверью…
Крылань
– Входи…
…не договариваю, окно с треском и грохотом распахивается, осколок падает на пол, разлетается сияющими искрами. Белая крылань прыгает с подоконника в комнату, думаю, замахать на неё тряпкой или накрыть чем-нибудь, чтобы застыла, а дальше я её уже выставлю за дверь, и…
– По… мо… ги… те…
Даже не вздрагиваю, уже начинаю привыкать и к говорящим крыланями, и ко всем прочим…
– Помо… помогите… за мной… гонятся…
– Кто гонится? – на всякий случай запираю дверь, понимаю, что ни черта это не поможет, окно-то расколочено. Стараюсь сделать хорошую мину при плохой игре, усаживаю крылань на кушетку, достаю свой блокнот, в который раз требую от себя пользоваться чем-нибудь более современным, в которых раз отмахиваюсь.
– …охотники.
Не договаривает, слышу в глубине леса охотничий рожок, вот черт, весь год лес стоит тихий и безмолвный, а после Самхейна как начинается, трубят рога, цокот копыт, лай адских гончих…
– Вы хотите поговорить об этом?
– Да… понимаете… я не хочу, чтобы меня подстрелили. Я…
– Что вы…
– Ну, как бы это сказать…
– Смелее…
– Я боюсь… Я боюсь быть подстреленной, понимаете?
– Что же, давайте разбираться, что на вас так повлияло, что вы боитесь, что в вас попадет стрела… Может, вы видели, как в кого-то летят стрелы?
– Нет, но как я представлю, как в меня летит стрела, это же больно…
– …да кто вам сказал, что это больно, вы сами-то пробовали? Вы меньше слушайте тех, кто говорит, что больно, они смуту хотят посеять, традицию погубить…
– Да я все понимаю, только как представлю, что в меня стрела вонзается…
– А вы не представляйте, вы подумайте, как это прекрасно, стремительная крылань несется по осеннему лесу, её догоняет стрела, вонзается в горло добычи, как крылань падает, вскидывая тонкие ноги… вы видели такие сцены на картинах, вы видели такие скульптуры, неужели вам не хотелось оказаться на их месте? А вспомните живописные полотна, где подстреленная крылань жарится на вертеле в глубине печи? Да это те драгоценные минуты, когда крылань становится в центре внимания, и весь мир большого замка собирается вокруг крылани, когда её подают на стол, приправленную пряностями, ароматно пахнущую, обложенную печеными яблоками и травами…