Царь Дариан - стр. 5

– Да, – сказал Рустам, когда я поставил стаканы на стол. – Давай выпьем.

Мы выпили. Редька хрустела. Сочная была редька.

– А знаешь, – задумчиво и печально сказал Рустам, покручивая в пальцах пустой стакан. – Я бы знаешь что?.. Я бы взял вот так… – Он поднес его ко рту. – Взял бы вот так сердце каждого из них… и пил бы кровь… понемногу… по капельке!..

Губы его подрагивали.

Я пожал плечами. На самом деле из него самого выпили почти всю кровь. Что я мог сказать? Что жизнь разваливается не потому, что кто-то конкретно хочет ее развалить? Он и сам это знал. Даже, может быть, знал лучше меня.

– Сейчас они поубивают друг друга, перебьют половину страны в попытках отстоять справедливость…

– Почему половину страны? Ладно тебе, что ты, в самом деле. Ну да, сидят люди на двух разных площадях. Одни одного хотят, другие другого. И что? Прямо уж сразу полстраны?

Он посмотрел на меня как на ребенка и продолжил:

– Перебьют половину страны, а потом знаешь, что здесь будет?

Я пожал плечами.

– Сатрапия, – вздохнул Рустам. – Восточная сатрапия. Со всеми приметами и свойствами Средневековья.

– Будем посмотреть, – тупо пошутил я.

– Ага, – кивнул он. – Будем. Если доживем… Ладно, погоди.

Рустам поднялся и направился к прилавку. Я знал, что он принесет: два по пятьдесят и несколько ломтиков сочной канибадамской редьки.

Я рассеянно разглядывал многоцветную живопись с грустным шорохом осыпающихся платанов. Я не был уверен, стоит ли рассказывать Рустаму о звонке Шарафа Мирхафизова. Может быть, Мухиба в конце концов призналась отцу. Еще недавно она твердила, что никогда не сможет этого сделать: дескать, если отец узнает, он или ее убьет, или меня убьет, или обоих убьет, или силой увезет в свой колхоз и посадит в зиндан[4] – а она точно знает, у него там есть что-то вроде зиндана. И что единственное, что мы можем, – это бежать, скрыться, исчезнуть, чтобы он нас никогда не нашел…

Она говорила жарко, со слезами, смотрела на меня и с обидой, и с надеждой – но куда бежать? И как бежать? Я уже подчас на автобус не мог нашарить, все ужасно дорожало, академических зарплат едва хватало, чтобы скудно прокормиться, а уж бежать куда-то!.. Как бы я хотел быть графом Монте-Кристо. Бодливой корове бог рогов не дает.

Между тем Шараф Мирхафизов позвонил утром – когда он назвался, я просто остолбенел – и сказал, что нам нужно повидаться. Говорил он сухо и коротко, грубым голосом, манера разговора показывала, что к возражениям он не привык, таджикский его был языком пригорода, языком простонародья – живой, но куцый. Не вдаваясь в детали и не интересуясь моим мнением, поставил в известность, что после обеда пришлет машину.

Вот я и размышлял, какова вероятность, что поездка на этой машине завершится зинданом.

Теоретически я мог бы позвонить Мухибе в Рухсор: в доме Шарафа Мирхафизова был, разумеется, телефон. Выяснить, что там, черт возьми, происходит, может, она сама уже сидит в зиндане!.. Но Мухиба давно и решительно отказалась сообщить тамошний номер, аргументировав свой отказ тем, что, как бы строго она ни наказывала мне этим номером не пользоваться, я все равно когда-нибудь возьмусь трезвонить – а это совершенно невозможно.

– Ну вот. – Рустам поставил на стол стаканы. – Ладно, давай. Пусть сдохнут наши враги.