Былины Окоротья - стр. 35
– Насколько помню, ты, потомственный боярин, пред ликами богов поклялся чтить князя и родных его, оберегать престол Марь-города и исполнять наказы владетеля беспрекословно. Или я что-то упустил?
– Нет, но ведь это смех и грех, Пётр слишком молод чтобы…
– А ну прекратите оба! – пресёк их перебранку княжич. Облизав губы, он возбуждённо привстал в седле и продолжил:
– Лаетесь, как два пса. Хватит. Раз уж отец отрядил меня командовать, пусть так и будет! И посему я говорю – мы с Митрием и другами поскачем оперёд. Будем ертаулом, охранением нашего отряда. Разведаем всё окрест и дождёмся подхода остальной дружины. Вот моё слово!
– Как скажешь, княже, – Всеволод постарался, чтобы разочарование, не отразилось на лице, – только негоже это – оставлять за спиной своих людей.
– Вот ты с ними и пойдёшь, – по-юношески ломким голосом ответил Пётр. Нахохлившись он всем своим видом выказывал непреклонность.
Тютюря расхохотался, победно блеснув глазами.
– Ай да Петруша, ай да молодец! Поставил на место воркотуна. Пусть он сам с мужиками со своими по грязи плетётся, а мы с тобою вмиг до Засеки доскачем, да ещё и поохотиться успеем.
Юноша залился румянцем и хлестнул нагайкой круп Ставраса.
– Ну, так вперёд, чего мы ждём!
Кони были борзы и рванули с места, на третьем вдохе перейдя на рысь затем в галоп. Вытянувшись в струну, они стрелою пронеслись мимо дружины. Опричники засвистели, заулюлюкали, пускаясь следом, и шумный гурт умчался прочь, выбивая подковами следы в дорожной грязи.
Окольничий смотрел им вслед и чувствовал, как на душе скребутся кошки. Дурное предчувствие охватило воеводу, накатив волной. Холодная пятерня беспокойства, неприятно взъерошила волосы на затылке, заползла за шиворот. Так бывает, когда глубокой осенью идёшь рыбачить по первому, ещё не успевшему заматереть голубому льду. Вроде бы ты собран, осторожен, выверяешь каждый шаг, а всё ж под ложечкой сосет от тихого потрескивания под ногами. Одно неверное движение, одна ошибка и холодная вода сомкнётся над тобой, ворвётся в лёгкие, вмиг лишая дыхания и жизни.
Тяжело вздохнув, Всеволод прибавил ходу, стремясь занять своё место во главе колонны и освободиться от невеселых дум.
Вешняк, петляющий по обширным изумрудным лугам, в которые изредка вклинивались узкие, заросшие орешником и боярышником косы, постепенно вывел их к журчащей, неглубокой речке. Звалась она Итмень и являлась правым притоком Ижены. Поросшие зелёной стеной тальника берега полого спускались к ступенчатым перекатам, на которых вода пенилась и вихрилась, мерно колыхая бороды тины. Среди тёмно-зелёных лент водорослей, мелькали серые спины плотвы и окуней. Рыба, лениво шевеля плавниками, невозмутимо стояла в быстром течении. В прозрачной как слеза воде им нечего было бояться. Щуки и налимы облюбовали глубокие плёсы и не показывали свои зубастые пасти здесь, на мелководье. Единственным, кто их тревожил, был юркий зимородок. Зависнув над водой, он осколком малахита падал вниз, чтоб ухватить серебристую рыбёшку и взмыть с её трепещущим тельцем к небесам. Маленький убийца был доволен. Окрестности кишели от поживы и ему не приходилось голодать.
В воздухе, щекоча нос, стоял устойчивый запах мокрого ила и цветущей вахты. У берега квакали лягушки, но их тщания пропадали втуне, заглушаемые гомоном реки.