Босоногая герцогиня - стр. 6
– Доброе утро, – его голос прозвучал чуть глубже, чем в памяти Талэйлы, лишенный ночной хрипоты, но сохранивший ту же бархатистую твердость. Он жестом указал на место рядом со своим. – Надеюсь, вы хорошо отдохнули и голодны. Миссис Пемброк славится своими оладьями.
Они приступили к трапезе под мерное тиканье напольных часов. В воздухе витало напряжение, как натянутая тетива лука. Столовые приборы звонко ударялись о фарфор, разбивая тишину. Первым нарушил молчание Райан.
– Прошлой ночью было не до вопросов, – начал он, отодвинув пустую тарелку и складывая пальцы домиком перед собой. Его взгляд был прямым, изучающим, но без наносного добродушия Эдвина или ледяного презрения леди Люсии. – Но теперь, если вы не против, мне нужно понять, что произошло. Это важно.
Талэйла кивнула, опустив глаза на свои руки.
Он задавал вопросы осторожно, будто ступал по тонкому льду. Спрашивал о жизни в доме Рэйвенвудов. Не о событиях вчерашнего вечера – это было пока слишком рано, – а о том, что было до. Об Эдвине. Что он говорил, как себя вел. О леди Люсии. Как та с ней обращалась. Талэйла начала рассказывать, поначалу сбивчиво, с долгими паузами. Слова давались ей с трудом, будто она вытаскивала их из глубокой, болезненной раны. Девушка говорила о своей наивной, слепой вере в то, что Эдвин – ее настоящий муж, что их брак благословлен небом, пусть и заключен по странному, старому обряду. О том, как леди Люсия с первого взгляда возненавидела ее, и как Талэйла изо всех сил старалась стать настоящей леди, научиться этикету, правильно держать вилку – лишь бы не опозорить имя человека, которого любила.
– А его друзья? – спросил Райан, отложив нож. Его лицо оставалось невозмутимым, но в глубине глаз что-то напряглось. – Часто бывали в доме? Приезжали с дамами?
– О, да, – непроизвольно оживилась Талэйла, на миг забыв об осторожности. Для нее эти визиты были глотком воздуха в удушающей атмосфере дома. – Они были такими… живыми. Веселыми. Громко смеялись, шутили, играли в карты. Их спутницы тоже были очень яркими. Они носили платья… ну, почти как мои цыганские, только из более дорогих тканей и с такими глубокими вырезами. Но я думала… я решила, что так аристократки ведут себя среди своих, в кругу близких друзей, когда могут расслабиться и быть собой. Они казались такими свободными, раскрепощенными! И мужчины, заметьте, – она подчеркнула это, словно оправдываясь, – никогда не позволяли себе ничего неприличного в моем присутствии. Никаких вольностей. Все было очень… галантно.
Она улыбнулась, вспоминая отдельные забавные моменты, но улыбка замерла на ее лице, когда она увидела выражение лица Райана. Он не двинулся с места, но, казалось, весь превратился в камень. Его лицо побледнело, кожа натянулась на скулах. Пальцы с такой силой сжали край стола, что костяшки побелели. Его взгляд стал остекленевшим, уставшим в одну точку где-то позади нее, но видящим не столовую, а какой-то иной, ужасный образ.
***
Память вернула Райана в грязный, тускло освещённый переулок на задворках города. Ему было около семи лет. Он крепко держался за руку матери, лицо которой уже не мог вспомнить – только ощущение тепла и вечной спешки. Мимо них проходили женщины в платьях кричаще-алого и ядовито-синего цветов, их смех был грубым и громким, резким, как звук разбивающегося стекла. Воздух был тяжёлым от запаха дешёвых духов, кислого алкоголя, пота и еще чего-то затхлого. Помниться мать сжала его ладонь так сильно, что стало почти больно. Она быстрее повела его вперёд, и её голос, обычно тихий и ласковый, вдруг наполнился яростью и стыдом: «Не смотри, Райан! Ни в коем случае не смотри на них, сынок! Ты должен запомнить: это продажные женщины. Грешницы. Падаль! Ты должен вырасти достойным человеком. Стремиться к лучшему! Такие… такие как эти женщины тебе не нужны! Идём быстрее!». Он не помнил лица матери, но этот голос, полный отвращения и страха, и этот урок о том, что существует грязь, с которой нельзя соприкасаться, остались в его памяти одним из самых жгучих и болезненных воспоминаний детства.