Больше не твои. После развода - стр. 2
Отец Селин приказал избавиться от нее, когда я была на третьем месяце беременности, а я к тому времени уже уяснила: аборт — это боль и сожаления, ровно как и вынужденный брак.
Я вышла замуж за Рамиса под отцовским гнетом, мне было восемнадцать и море любви к жизни, а Рамису — двадцать восемь и ноль любви ко мне. После смерти отца Рамис забрал бизнес, который к тому времени стал принадлежать мне как единственной наследнице, и позволил мне уйти — разумеется, лишь после того, как убедился в том, что я сделала аборт.
Уже тогда я решила сохранить эту беременность любой ценой, потому что не хотела пережить это снова. Не хотела уничтожать ребенка внутри себя.
Еще через шесть месяцев после развода у меня родилась девочка. Селин почти все унаследовала от Рамиса: у нее были широкие темные брови, пушистые длинные ресницы и темные карие глаза, взгляд которых пробирал до дрожи. Не вспоминать Рамиса, глядя на его дочь, у меня не получалось…
— Мама! Мамочка! Смотри, это лама!
Услышав радостный крик дочери, я возвращаюсь в настоящее. Селин очень любила лам, поэтому я приложила максимальные усилия, чтобы в свой день рождения она увидела настоящую ламу. Я была противницей зоопарков, но спустя время мне удалось найти человека, который занимался спасением и тем самым одомашниванием лам. Он согласился, чтобы дети сделали несколько фотографий рядом с ламой во дворе кафе, но при этом у него были строгие правила: на животных нельзя залезать верхом и рядом с ним нельзя очень громко кричать, чтобы животное не испугалось, поэтому все гости переместились из кафе на внутреннюю территорию и соблюдали деликатные правила в обращении с животным.
Селин фотографируется первая и очень быстро возвращается ко мне с просьбой:
— Мама, я хочу в туалет.
— А как же лама? — интересуюсь с улыбкой.
— Я потеряла интерес, — по-умному произносит Селин.
Прямо как ее отец.
После брачной ночи, когда он забрал свое по праву, мои мечты о вечной любви рухнули. Он сказал, что я чистая и послушная девочка, но наш брак — лишь формальность.
— Хорошо, идем, — киваю дочери и беру ее на руки.
По плану у нас оставалось одно финальное шоу, после которого можно было выдохнуть — ведь все прошло почти идеально!
Почти все.
Кроме того, что на половине пути я вижу, как в наше кафе заходят неизвестные мужчины во всем черном.
«Рамис любил черное», — мелькает первая мысль.
— Извините, мы закрыты на праздник! — произносит Регина, поспешив гостям навстречу.
Услышав строгий голос Регины, я чуть притормаживаю шаг, потому что в наше детское кафе заходит сразу несколько внушительных фигур. Я очень напрягаюсь, потому что, как минимум, черный не входил в праздничный дресс-код, установленный Селин, а как максимум — неизвестные были настроены не очень дружелюбно.
— А мы на праздник.
— А вы к кому? — допытывается Регина.
К кому — я понимаю очень скоро.
Ноги моментально подкашиваются, и от слабости я ставлю дочь на ноги и сжимаю ее руку — так сильно, что она громко ойкает от боли.
— Мама, мне больно! — вскрикивает дочка.
Мне тоже. Очень. В глазах стремительно темнеет, когда я вижу его.
Ступая ровным, четким шагом к нам приближался мой самый страшный кошмар.
Нет…
Нет…
Нет!
Остановившись всего в шаге от нас, Рамис чеканит:
— Я на день рождения. К дочери.