Больше не твои. После развода - стр. 19
— Я знал, что ты не поверишь. Тогда ты тоже не поверила бы, Айлин. И слушать бы не стала.
— Откуда тебе было знать?! К тому же, мы были у нескольких врачей и мы сдавали кучу анализов, но мне никто об этом не сказал, — напоминаю ему.
— Сказали мне, после чего я принял такое решение. В нашей семье решения принимал я, если ты помнишь. Я знал, что так будет лучше.
— Если ты помнишь, то никакой семьи не было, ведь если бы это было правдой, ты бы мне сказал. Но вместо этого ты проводил ночи с помощницей и… Рамис, оставь меня в покое. Оставь нас в покое.
— Я проводил с ней ночи, потому что…
— Мне все равно, ты слышишь меня? — я повышаю тон.
— Потому что ты ненавидела меня, Айлин. Ты не хотела разговаривать, не подпускала к себе, переехала в другую комнату, а чуть что — билась в истерике и кричала. Ты не хотела меня слушать, Айлин. Вспомни, что с тобой происходило.
Прищурившись, Рамис покачал головой. Я видела, как исказилось его лицо — ему не хотелось вспоминать самые ужасные месяцы нашей жизни. Мне — тоже.
— Если бы тебе сказали правду, ты бы не поверила и оставила этого ребенка. Как минимум, в надежде на лучшее. Но в итоге из-за генетической поломки беременность бы все равно замерла, только исход был бы несколько плачевнее. Вплоть до угрозы для твоей жизни.
— Я тебе не верю, — отвечаю просто и односложно.
— Я знаю. Но все заключения заархивированы, их можно поднять, — парирует Рамис. — Я посчитал, что лучше быть для тебя чудовищем, чем ты будешь теплить надежду на врачебную ошибку или подумаешь, что дело в тебе. Потом у тебя начались истерики, и все покатилось к чертям.
— Какие благие намерения… — шепчу себе под нос, удерживаясь на ногах только лишь благодаря Селин.
Она позвала меня посмотреть на елку, и я, конечно же, пошла.
— Красивая елка, мама?
— Красивая, Селин… — отвечаю отстраненно.
Я помогаю дочери достать пару заинтересовавших ее игрушек, но в итоге не дотягиваюсь, чтобы снять их, и тогда это делает подошедший Рамис, после чего протягивает украшения Селин.
О беременности мы больше не говорим.
Рамис, конечно, возобновляет диалог, но я не желаю его слушать, ухожу на кухню, где уже собрали осколки от плазмы, и даже повышаю тон, лишь бы он замолчал.
— Я понял тебя, Айлин, — вздыхает Рамис, стиснув челюсти. — Ничего не изменилось. Ты так и не повзрослела.
— Лучше бы ты ничего не говорил мне, ясно?!
— Ясно. Предельно ясно, Айлин, — цедит он.
— Вот и отлично…
А затем, указав на мою голову пальцем, Рамис спрашивает:
— У тебя вот тут дежавю нет?!
— Я не хочу говорить с тобой. И я не собираюсь больше тебя слушать, — повторяю ему в десятый раз.
Рамис чертыхается и бьет словом наотмашь:
— Я знал, что так будет, поэтому ничего тебе не сказал. И ушел.
— Значит, в твоих изменах виновата я? — усмехаюсь иронично.
Стиснув челюсти, Рамис буквально вылетает из кухни, оставляя меня одну.
Как и много лет назад — я ухожу в себя, закрываюсь и совершенно не хочу его слушать, ведь правда была слишком болезненной. Рамис хотел отбелить свое имя и спустя много лет раскрыл передо мной правду.
Но верить в нее я не собиралась. Так легче. И так почти не больно.
Последней каплей в моем терпении становится огромное количество подарков, которые вскоре привозят для Селин. Один из подарков буквально сбивает меня с ног — это оказывается большой плюшевый медведь. Такой же, как однажды Вадим дарил для Селин, но только этот был во стократ больше.