Блистательный и преступный. Хроники петербургских преступлений - стр. 9

Но между влюбленным мещанином и его счастьем стали громоздиться препятствия. Барышня, в облике которой взор Иванова, по словам адвоката, «встретил мгновенный приговор» (NB: тут судебный оратор заговорил стихами, прямо как романс запел: «Есть лица женские, в которых взор мужчины // Встречает для души мгновенный приговор»), эта «миловидная мещаночка», находясь в услужении в богатом доме, сошлась с буфетчиком («А как не полюбить буфетчика Петрушу?»), родила от него ребеночка, коего безболезненно отдала в воспитательный дом. А в остальном – жила честно, благородно. Опускаем подробности душевных метаний «бурной личности Иванова». Его предложение было принято на третий день знакомства. Но червь сомнения! На седьмой день «самая честная из заводских девушек, Катя, подтвердила связь Насти с буфетчиком; еще одна кумушка уверяла Иванова, что и после знакомства с ним к Насте ходил буфетчик и даже, вероятно, был в эту ночь». И далее (снова высокий штиль): «Вот к какой женщине направлялся Иванов со своим переполненным горечью сердцем, вот к кому входил с надеждой на душевное исцеление, как входят верующие во храм со своим горем». (Между прочим, «переполненное горечью сердце» Иванов ходил лечить не только «в храм» своей невесты. «У него была довольно постоянная связь с известной нам ключницей… и еще с какой-то прачкой…» Из этого защитник делает вывод: «Любовь была для этого человека чем-то величайшим на свете».) Финал: «На искаженном лице Иванова Настя вдруг прочитала свою гибель. Она с ужасом закричала: „Уходите!“ Иванов спросил в последний раз: „Ты меня гонишь?!“ (нож был уже у него в руке, вот только когда этот нож, как змей, проскользнул в его руку). – „Да, убирайтесь вон!“ – „Умри же, несчастная!..“».

Между прочим, последнее восклицание убийцы – подлинное, его слышали свидетели. Молодец Андреевский: он глубоко вжился в сюжет мещанской драмы, настолько вжился, что сам стал говорить заимствованным из бульварных романов языком своих персонажей. Перед нами очень интересная драма: квазишекспировский сюжет, разыгранный мелкими людишками в обывательском клоповнике на Пороховых. «Умри же, несчастная!» – изумительно звучит в устах бывшего штабного писаря, выгнанного со службы за пьянство, зарабатывающего слесарной работой на заводе, пишущего свои показания «очень литературно, без всяких поправок и малейших ошибок – даже в знаках препинания».

Очень интересный тип этот Иванов. Тогда, в 1891 году, ему было 27 лет. В 1917-м, стало быть, исполнилось 53. Если, конечно, он не умер на этапе, не был зарезан на каторге, не спился на поселении. Так или иначе, в революционных событиях он по возрасту и состоянию здоровья вряд ли мог принять активное участие, даже если дожил до них. Но именно такие, как он, только помоложе, и были главной движущей силой февраля Семнадцатого. Помнится, Ленин, едва приехав в революционный Петроград, по горячим следам охарактеризовал эту революцию как «пролетарскую по своим движущим силам и буржуазно-демократическую по своим задачам». Ее главный участник – некто средний между рабочим и «буржуем»: пролетарий из обывателей, то есть деклассированный мещанин. То есть Иванов. То есть штабной писарь, из простых, но с запросами, читатель романов и прокламаций, неустроенный материально и в личном плане; в то же время большой знаток того, как должно быть и чего быть не должно. То, чего быть не должно, – нужно изничтожить: свергнуть, сжечь, разрушить, расстрелять. На худой конец – зарезать. Он же еще и моралист (цитируем нравоучение из показаний подсудимого Иванова): «Достойны также порицания пляски замужних женщин, из числа которых некоторые имеют замужних дочерей, невест, а другие – женатых сыновей». Вспоминается, что, с точки зрения мелких партийных и комсомольских работников в 1920-е годы, танцы, то есть «пляски», замужних и прочих женщин и мужчин также были «достойны порицания». То есть, конечно, сами плясали, но других осуждали. Все ведь вполне естественно: в событиях Семнадцатого года огромную роль сыграла «мелкобуржуазная стихия»; она же восторжествовала по завершении Гражданской войны. Нэповский Петроград – это город, из которого исчезли многие категории его прежних обитателей – аристократы, князья, дворяне, генералы в шитых золотом мундирах, вытянутые в струнку гвардейские офицеры, великосветские дамы, банкиры и заводчики в безупречных сюртуках и сияющих цилиндрах… А кто уж точно остался? Зощенковские персонажи, мещане, бывшие штабные писари, а теперь – совслужащие, мелкие и средние управленцы. В их ряды влились выходцы из бывшей черты оседлости, их концентрацию лишь слегка разбавляли по окраинам мрачноватые и не всегда трезвые питерские рабочие; вокруг них бледными тенями бродили ощипанные «бывшие». А вообще-то, в результате революции город занял мещанин-обыватель.