Блистательный и преступный. Хроники петербургских преступлений - стр. 10
И вот в свете итогов революционно-криминального процесса оказывается, что могучий революционный пафос деяний Засулич, Карповича, Балмашова мало чем отличается от пискливого бытового пафоса убийцы Иванова, в чьих «круглых глазах, большей частью серьезных, мелькает беспокойный огонек блуждающей мысли». Этот огонек – отсвет пламени, пожиравшего душу Раскольникова, освещавшего путь апологета идейного убийства Сергея Нечаева и всех прочих, отвергших простую Божью заповедь «не убий» ради того или иного сомнительного идеала. Они все делали одно дело. Мещанин Карпович, бывший студент, убил человека из идейных соображений. Но и мещанин Иванов, бывший канцелярист, тоже убил человека из идейных соображений (правильно сделал суд, что не признал аффекта). Идея Карповича: государство отвергло меня и мою истину, следовательно, оно есть зло; стреляя в министра, я уничтожаю это зло и себя вместе с ним. Мысль, «блуждающая в глазах» Иванова: «Она отвергла меня, она неверна мне! Она – само злодейство! Убив ее, я уничтожу зло! Умри же, несчастная!»
Характерная деталь: Засулич, Карпович, Балмашов и Иванов после совершения преступления ведут себя совершенно одинаково: никуда не спешат, не пытаются скрыться. «Когда смертельно раненная Настя выбежала из комнаты, Иванов – уже убийца – с видимым спокойствием сел за стол». Все они в свой звездный час «стоят спокойно и уверенно, как будто в ожидании чего-то». Понятно, в ожидании чего. В ожидании награды за совершение высшей справедливости.
Награду все они получили. Для Балмашова ею стала смерть – упоительнейшая радость всякого «идейного» убийцы. Для Засулич – почет и слава и восхитительная роль бабушки революционного террора. Для Иванова – те несколько часов в зале суда, когда к нему было приковано боязливое и любопытное внимание петербургского общества. Когда – шутка ли! – лучший адвокат столицы, указывая на него, восклицал: «В нем есть и карамазовская кровь, есть большое сходство с Позднышевым из „Крейцеровой сонаты“» – и сравнивал его, щупленького, серенького, тонкошеего, с Данте и Фаустом. Ради таких минут и живут честолюбивые питерские мещане, ради них и убивают.
Адвокат, для того чтобы выиграть дело, должен дышать одним воздухом с залом; содрогаться и трепетать в одном ритме с залом. Адвокат Андреевский идеально уловил чувства и вожделения общества – как в свое время Александров на процессе Засулич. Главное чувство масс по отношению к личности убийцы и его деянию можно назвать так: боязливое восхищение. Есть такая форма любви, проявляющаяся в страхе, соединенном с необоримым влечением.
Потому-то власть и общество оказались столь бессильны перед революционным террором. Потому и адвокаты – умные, добропорядочные, интеллигентные люди – так старались, не просто защищая, но возводя преступников на пьедестал. Возлюбили диавола.
Императорский Петербург был чертогом этой любви. Именно здесь разрушение праведности в душах людей шло интенсивнее всего. Честолюбцы, искатели чинов и наживы, любители сладкой жизни, бездельники, нищие, женщины легкого поведения, «золотые ручки», графы Калиостро, изобретатели эликсира жизни и борцы за всеобщее счастье стекались сюда не только со всей России – со всего мира. Конечно, не одни они ходили по петербургским мостовым. Благонамеренно-робкие Акакии Акакиевичи, энергичные Штольцы, безобидные Обломовы, правильные Разумихины составляли, наверное, пестрое и разобщенное большинство его жителей. Но не они становились героями реальных петербургских романов, трагедий и поэм. В октябре Семнадцатого, да, пожалуй, и в феврале, добропорядочные противники революции тоже были в большинстве. На страшное меньшинство, состоящее из демонических вождей и множества полууголовных бесов, они смотрели с тем же боязливым восхищением, с каким дореволюционная публика взирала на обвиняемого в зале суда. И приходится добавить: бывало, что кое-кто из добропорядочных очертя голову бросался в омут революционного или просто так, безыдейного криминала.