Бледные - стр. 4
– Посмотри. Что думаешь?
– Сложная пьеса.
– Я не о структуре. Я про общие впечатления. Что думаешь?
– Неплохо. Финалу недостает пронзительности. Ты написал?
– Ага, – заинтересованно хмыкнул он, забирая у меня нотные листы. – А ведь правда. Слишком мрачно. А если фортепиано заменить на скрипку?
– Будет более ярко, – согласился я.
– Предлагаю встретиться в субботу и попробовать.
– В субботу? – вздохнул я, вспомнив, что мама обычно таскала меня с собой на дачу, где она отдыхала, а я возился в огороде, пока не сгорю на солнце к чертям собачьим. – Могут быть дела.
– Так отмени, – отрезал Славик. По тону его голоса и по энергии сразу становилось понятно, что отказа он не потерпит. Еще одна его особенность, против которой пасовали почти все, кто его знал. О странных особенностях Розанова ходили разные легенды.
Очень скоро я на собственной шкуре понял, что Славик буквально живет музыкой. За первые пару месяцев нашего знакомства он показал мне все свои пьесы, миниатюры и этюды. Затем задавал привычный вопрос про общие впечатления, вносил необходимые правки и бронировал учебный класс на ближайшие выходные, чтобы все опробовать, не откладывая в долгий ящик. Отказов он не терпел и по-настоящему обижался, если у меня вдруг не получалось вырваться на обсуждение его произведений. Но странным Розанов был и по другим причинам.
Он рубил правду-матку так отчаянно, что неоднократно за это страдал. Мог крайне жестко пройтись по методикам преподавания учителей в музыкалке и довел до слез не одного человека. Одной девочке, решившей сделать ему комплимент, он ответил, что в одобрении бездарей не нуждается, чем спровоцировал у бедной девчонки настоящую истерику. И искренне не понимал, почему его повели к директору и основательно пропесочили за обидные слова. Лгать Слава не умел совсем.
Помимо этого, он не мог смотреть кому-либо в глаза, предпочитая изучать одежду собеседника. Не терпел прикосновений, которые вызывали у него что-то вроде припадка. И постоянно совершенствовался, посвящая музыке не только детство, но и юность. Но родители Славика – тихая чета интеллигентов, сына в этом плане только поддерживали. Смирились давно с его заскоками и не мешали ему проявляться так, как тот хочет. Забавно, но именно Розанов познакомил меня с рок-музыкой, а потом привел в готику. Как и многих. Если он что-то вбивал себе в голову, то так просто с этой идеей не расставался.
Славик ждал меня возле входа в музыкалку и, судя по лихорадочной ходьбе туда-сюда, ему не терпелось со мной чем-то поделиться. Вздохнув, я улыбнулся и, перехватив футляр со скрипкой в левую руку, подошел к нему.
– Привет.
– А, Ярослав. А я тебя жду, – пробормотал он, суетливо копаясь в карманах своих отвисших брюк. Кто-то из моего класса говорил, что в карманах Розанова можно найти даже антиматерию. Скорее всего, так оно и было. Полностью содержимого карманов Славика никто не видел. Но в тот раз он искал не антивещество и не очередную пьесу, записанную дрожащей рукой на салфетке посреди ночи. Искал он объявление, которое сорвал с доски у входа. – Посмотри. Что думаешь?
– «Группа «Грязная лоботомия» ищет в свой коллектив басиста и клавишника. Играем панк, каверы, веселимся, бухаем. Спросить Зеда в шестой аудитории», – прочитал я и, нахмурившись, помотал головой. – И что?