Блабериды-2 - стр. 66
Клин света решительно бил через приоткрытую дверь. Он высвечивал висящие на стене веники и колготки, набитые луком. Лук пахнул как старый носок.
К голосам за дверью добавился звон посуды. Садились завтракать.
– Никитка, – шёпотом позвал я и толкнул его в бок. – Спишь? Эй, Кит! Просыпайся!
Он заворочался, стянул одеяло с лица и сел, рассеянно оглядываясь.
– Мама встала? – спросил он шёпотом.
Его светлые волосы торчали в стороны, словно молодой подсолнух.
– Все уже встали. Давай скорее!
Мы соскользнули с сундука и распахнули дверь. Я хотел примять его волосы, но он сердито скинул мою руку. Мы вышли в сени. Здесь стоял интересный запах, словно брёвна, из которых сложен дом, дали сахарный сироп.
– О, проснулись, сони! – услышал я голос отца. – Умываться! И порезвее, а то без вас начнём.
Отец сидел на кухне с развёрнутой во всю ширь газетой. Кит сонно пошёл к нему, но я толкнул его в сторону рукомойника. Водопровода не было: вода из алюминиевой ёмкости текла через раковину сразу в ведро. Мы слегка потолкались возле умывальника.
На кухне бабушка размешивала что-то в огромном чане, из которого поднимался густой пар. Кит сморщился, и я тоже: запах был тяжёлый и густой, словно бабушка варила старые подошвы.
– Это же грибы! – воскликнула мама, заметив наши гримасы.
– Гадость, – ответил Кит, забираясь на лавку и лениво растирая левый глаз.
– Тоже мне, знаток, – фыркнула мама.
– И выглядит как слизь, – подтвердил я.
Отец рассмеялся:
– Слизь! Не слизь, а подлива.
– Фу, тянется, как сопли, – пробормотал Кит.
Он положил голову на руки и стал похож на лохматого щенка. На его щеке пропечатался морщинистый след подушки.
– Гляди, у тебя кожа отваливается, – пошутил я, но он лишь толкнул меня локтем.
Мама держала огромную чёрную сковороду, счищая с её боков сажу. Сковороде был лет пятьдесят. В кухне стоял кислый запах газа, всё же более приятный, чем грибной дурман.
– Фу, меня тошнит, – заявил Кит, и я тоже почувствовал тошноту. Мы с ним всегда чувствовали одинаково.
– А наши вчера продули, – сказал папа, сворачивая газету. – В Мюнхене играли против немцев. Не хватило одного очка. 71 на 70.
Они принялись обсуждать матч и какого-то Базаревича.
Треугольный кусок масла плыл по чёрной сковороде. «Парус», – шепнул мне Кит. «Айсберг», – шепнул я в ответ. За айсбергом тянулся жёлтый след.
Жулька сидела у маминых ног и заглядывала ей в лицо. Жулька была маленькой, но прожорливой болонкой, поэтому надеялась, что мама уронит что-нибудь или даст ей просто так.
Мы заворожённо смотрели, как мама разбивает яйца. У неё это ловко получалось: она хлопала яйцом по краю, и жёлтый глаз выскальзывал в центр сковороды с проворностью циркового тюленя. Заметив наше внимание, папа сказал:
– Однажды мама так торопилась, что отправила желток себе прямо в рукав.
Кит хрипло засмеялся, и я вместе с ним. Мне нравилось, что он смеётся так заливисто. Мама ответила:
– Если бы меня кое-кто не торопил, ничего бы не случилось.
– Как ты достала желток из рукава? – спросил я.
– Никак, – ответил папа. – Она пожарила рукав и получилась гренка.
Кит снова хрипло засмеялся.
Папа с шумом отпил из кружки. В его бороде и усах блестели мелкие капли.
– А ты бороду шампунью моешь или с мылом? – спросил я.
– Ещё шампунь на неё переводить, – фыркнула мама.